Тогда Курт без церемоний взял из рук товарища бинокль и с вежливым поклоном преподнес его даме, бегло проговорив по-норвежски:
— Вот, позвольте предложить вам, фрейлейн, отличный бинокль.
Дама, казалось, очень удивилась, услышав родную ей речь из уст немецкого моряка, но взяла бинокль и сразу направила его на какой-то определенный пункт.
— Что, собственно, вы ищете, фрейлейн Инга? — спросил ее спутник.
— Хочу рассмотреть, стоит ли у пристани пароход, который курсирует по фиорду.
— Разумеется, стоит. Ведь это остановка для тех, кто едет в Рансдаль. Но нас это не касается, так как мы едем в Дронтгейм.
Инга взглянула на него, и в ее глазах сверкнуло что-то вроде злорадства.
— Надеюсь, вам будет весело в Дронтгейме, господин Ганзен! — ответила она, а затем обернулась к моряку и возвратила ему бинокль. — Благодарю вас! Вы говорите по-норвежски; вероятно, вы уже не раз бывали в наших краях?
— Нет! Я еду к товарищу, но в Норвегии я впервые, и надеюсь скоро увидеть что-нибудь поинтереснее, чем этот бесконечный однообразный берег, которым мы любуемся все утро.
Барышне, очевидно, не понравилось это замечание, потому что она заявила с вызовом:
— Напрасно. Наши берега очень красивы!
— О вкусах не спорят, я нахожу их скучными. Я много перевидал и потому отношусь ко всему критически.
Инга, очевидно считавшая, что в ее отечестве надо восхищаться всем без исключения, бросила на него возмущенный взгляд и обратилась к Редеру с вопросом:
— Вы тоже так критически настроены?
Филипп, у которого так бесцеремонно забрали бинокль, напряженно вслушивался в разговор, хотя не понимал ни слова. Это прямое обращение к нему смутило его, и он беспомощно взглянул на Курта. Тот поспешил объяснить, что его спутник не знает норвежского языка.
— Так спросите его; я хочу знать его мнение, — сказала Инга тоном диктатора.
Моряк повиновался приказанию и обратился к своему школьному товарищу по-немецки:
— Эту барышню зовут Ингой, она не замужем, потому что этот белокурый ангел-хранитель, следующий за ней, некий Ганзен, называет ее фрейлейн. Так вот Инга желает знать, как тебе нравится ее родина. Скажи, что это рай; она будет довольна.
— Чудная, великолепная страна! — начал Филипп с восхищением к великому удовольствию Инги, угадавшей значение его слов по его тону и выражению лица.
— Он находит Норвегию чудной, великолепной страной, — перевел Курт, — хотя еще совсем не видел ее, так как все время лежал в каюте, страдая морской болезнью.
— Очень сожалею! — благосклонно ответила молодая особа — и очень жаль, что он не говорит по-норвежски. Переведите ему это.
— Барышня сожалеет, что ты не говоришь по-норвежски, — снова перевел Курт. — Ей хотелось бы поговорить с тобой, потому что она находит тебя в высшей степени интересным; особенно же ей нравится грустное выражение твоего лица. По-видимому, ты произвел на нее глубокое впечатление.
Филипп вспыхнул от удовольствия. Ему и в голову не приходило, до какой степени неточно был сделан перевод, и он поклонился с просиявшим лицом, приложив руку к сердцу. Между тем долговязый Ганзен с нескрываемым неодобрением слушал разговор, из которого понимал только то, что было сказано по-норвежски, однако не осмеливался помешать ему — он все еще ощущал укол зонтика, но был явно очень рад, когда молодой моряк, наконец, простился.
— Честь имею кланяться! Я должен пойти позаботиться о своем багаже, потому что высаживаюсь на этой пристани; я еду в Рансдаль.
Услышав это название, Инга бросила на говорившего странный вопросительный взгляд, но только слегка наклонила голову, прощаясь, и направилась обратно к своему стулу, куда за ней поспешно последовал и Ганзен.
— Ты прекрасно говоришь по-норвежски! — завистливо заметил Редер. — Сколько же языков ты знаешь?
— Пока только три; английский у нас необходим, когда мы бываем в океанских колониях, а норвежскому я научился, разумеется, у Бернгарда; он сразу принялся учить меня, чтобы иметь удовольствие с кем-нибудь разговаривать на своем любимом языке. Мы часто упражнялись в нем, и теперь мне это пригодилось. Однако вот и мои вещи выносят наверх; сейчас мы остановимся.
Пароход, заходивший лишь в крупные города, дал сигнал на берег и замедлил ход в ожидании лодки, которую должны были оттуда выслать.
Курт с сожалением посмотрел на противоположную сторону палубы.
— Собственно говоря, очень жаль, что я именно теперь должен уехать: путешествие только начинает становиться интересным благодаря этому знакомству. Эта Инга какой-то боевой петушок! Как она взъерошила перышки, когда я осмелился назвать берега скучными, а потом без церемонии произвела меня в переводчики! У этой малютки есть темперамент!
— Ее зовут Ингой? Какое красивое имя! — воскликнул Филипп, мечтательно закатив глаза.
— И она не замужем! — договорил Курт. — Значит, тебе и карты в руки, у тебя впереди еще такой длинный путь до Дронтгейма, за это время ты успеешь упрочить произведенное тобой впечатление, потому что твой отказ от всей женской половины рода человеческого, по-видимому, допускает исключения.
Редер покачал головой с выражением мрачной покорности.
— Мне всегда не везет! Я ведь не могу разговаривать с этой Ингой, а тебя не будет, чтобы помочь мне.
— Видно, тебе очень понравился мой перевод? Попробуй объясниться при помощи мимики, в исключительном случае и это годится. Вот и лодка, я уезжаю. Прощай, Филипп! Может быть, мы еще раз встретимся; мы с Бернгардом намерены прокатиться на север, а ты ведь тоже едешь туда. Счастливого пути! — и Курт, пожав руку товарища, пошел к трапу, который был уже спущен.
Пароход остановился, и лодка причалила, чтобы принять пассажиров, высаживавшихся здесь. Около самого трапа стояла Инга с маленьким саквояжиком и пледом, перекинутым через руку, а рядом — навязчивый Ганзен. Он спокойно наблюдал, как спускали в лодку багаж, но вдруг подскочил на месте и закричал матросу, собиравшемуся отправить вниз довольно большой чемодан:
— Подождите! Вы ошиблись! Этот чемодан остается на пароходе, мы едем в Дронтгейм.
Ганзен рванулся вперед, но в ту же минуту маленькая рука Инги схватила его за полу сюртука и энергично удержала на месте.
— Оставьте, пожалуйста! Все в порядке; я так распорядилась еще при отъезде.
— Но… но ведь это ваш чемодан!
— Конечно. Я выхожу здесь; я еду в Рансдаль.
— В Рансдаль? — повторил Ганзен, явно не понимая.
— Да, к дяде, пастору Эриксену. Мои родители уже знают об этом; я им написала из Бергена. Мне очень жаль, но вам придется одному продолжать путь в Дронтгейм.
Тем временем чемодан был благополучно спущен вниз. Курт же стоял на ступенях, но с удивлением остановился и скорее, чем Ганзен понял, в чем дело; он быстро сбежал вниз, давая дорогу, и протянул руку поспешно следовавшей за ним девушке, чтобы помочь ей войти в лодку. Она впрыгнула в нее и уселась с чрезвычайно довольным видом. Ганзен все еще стоял у борта, точно окаменев на месте. Только когда он увидел, что отвязывают канат, к нему вернулся дар речи и способность двигаться; он бросился к трапу и с отчаянием закричал:
— Но, фрейлейн Инга!.. Ради Бога!..
Она кивнула ему с убийственно-ласковым видом.
— До свиданья! Желаю вам развлекаться в Дронтгейме, у нас там очень мило. Я приеду не раньше чем через месяц, а то, может быть, и позднее, до тех пор вы, конечно, уже уедете. Кланяйтесь моим! Счастливого пути!
Филипп Редер, который, разумеется, не понял ни слова и не мог объяснить себе эту сцену, тоже перегнулся через борт и крикнул вниз:
— Скажи на милость, Курт, что это значит?
Фернштейн взглянул на него тоже с чрезвычайно довольной физиономией и ответил:
— Фрейлейн Инга тоже едет в Рансдаль; мы едем вместе. До свиданья, Филипп! Счастливого пути!
Трап был уже поднят, пароход начал набирать ход и волны, которые он поднял, заколыхали маленькое суденышко. Инга завершила свое издевательство тем, что вытащила из кармана платок и принялась махать им, как будто это было самое нежное прощание, а Курт последовал ее примеру и тоже замахал платком. Они поплыли к берегу, тогда как пароход пошел своим курсом.