— Молодец, что выбрался, — осклабился он. — Хозяин ничего такого не подумал?
— Мы что, — непонимающе спросил Фриц, — обратно не вернёмся? А мешок?
— Вернёмся, — ухмыльнулся тот. — Ещё как вернёмся. Видишь вон ту будку? Вот сейчас вон тот мужик пройдётся до сортира, мы его немножечко пощупаем, и враз вернёмся.
— Шнырь, — пролепетал Фриц, холодея, — Шнырь, не надо. Я не хочу. Прошу, не надо…
— Чего не надо? Э, да ты чего дрожишь-то? Ты не трусь. Ха! Думаешь, что я его зарежу? Дудки. Припугну, он сам деньгу отдаст. Думаешь, впервой мне, что ли?
-Я…
— Чш-ш… Тихо, он идёт.
Фриц пригляделся. Идущим был тот самый хорошо одетый мужчина средних лет, сидевший в одиночестве в трактире.
— Здорово, борода, — Шнырь выступил из темноты.
— Что-то не припомню, — на ходу ответил тот, застёгивая штаны и при том не замедляя шага. Тон его был вежлив и спокоен, в первое мгновенье Фрицу показалось, что он даже головы не повернёт в их сторону.
Повернул.
— Пивка мне не поставишь?
— Я в компании не нуждаюсь.
— Так ведь и я не нуждаюсь, — глумливо хмыкнул Шнырь. — Раз так, может, тогда деньжат нам подкинешь, ага?
— Чего бы ради?
— Надо значит, ежели говорю, — угрюмо заявил на это Шнырь.
— Да? Хм. И сколько же вам дать? Патар? Полталера? А может быть, флорин?
— А всё, чё есть, всё и давай. Целее будешь.
— Иоахим… — пискнул Фриц.
— Цыц! — рявкнул тот. — Засохни! Значит так, — он угрожающе придвинулся поближе к незнакомцу. — Деньги на бочку, слышь, ты, дурик толстопузый. Иначе силой отыму. Ты поял, да?
От Иоахима разило уксусом и перегаром, он шатался и, судя по всему, уже едва соображал, что делает. Даже дождь его не отрезвил. Благообразный господин остановился и смерил Иоахима взглядом.
— Ты что же, грабишь меня, что ли? — поинтересовался он.
— А то ж!
Назревала гроза. Шныря и трезвого-то трудно было принимать всерьёз; сейчас же, пьяный, маленький и наглый, он был попросту смешон — стоял и молча ждал, пошатываясь на ветру. Благообразный господин вздохнул, пожал плечами и вдруг что было мочи засветил Шнырю по роже кулаком. Брызнула кровь, Иоахим клацнул челюстями и рухнул навзничь, как стоял. Шляпа с него слетела. Фридрих подскочил от неожиданности и резво отшагнул назад.
Иного трезвого, сложеньем даже и покрепче, чем Иоахим, такой удар отправил бы в беспамятство, но пьяный, как известно, думает не головой. Шнырь подскочил, взревел и бросился в атаку, спотыкаясь и оскальзываясь в грязи. На краткое мгновенье Фриц сумел повиснуть у него на рукаве, но Иоахим отшвырнул мальчишку прочь, вцепился господину в воротник кафтана, увернулся от ответного удара и свалился, увлекая незнакомца за собой. Два тела замесили грязь, и Фридрих с ужасом увидел, как в темноте сверкнуло лезвие ножа.
— Иоахим, нет!
Сверкнуло снова. Опустилось. Крик сотряс ночную тишину, и если раньше шум гулянки заглушал возню на улице, то сейчас в трактире ошарашено притихли. Иоахим неожиданно отпрянул от лежащего, попятился назад на четвереньках. Привстал, и очумело посмотрел на нож в своей руке, с которого стекали капли крови.
Затем вдруг вздрогнул, передёрнулся, вскочил и бросился бежать.
Дверь за спиной у Фрица заскрипела, на подворье разом повалил народ. Раненый лежал в грязи, сучил ногами и как будто бы хотел куда-то отползти. Фриц стоял и смотрел, не в силах шевельнуться, чувствуя, как дождь колотит по макушке и стекает по лицу. В память врезалась картина грязного двора, распластанное тело, мокрые сараи почерневших досок и косая пелена летящего дождя. Гул голосов не умолкал, но слышался как будто бы издалека, во всяком случае, Фриц не разбирал слова — уши словно заложило ватой. Его схватили, развернули, затрясли за плечи. Затем вдруг что-то лопнуло, извне пробились звуки, крики, стоны, шум дождя. «Это ты? — кричали Фридриху в лицо. — Ты, гадёныш, его порешил?!» Схватили за ворот, тряханули, отхлестали по щекам. Фриц не сопротивлялся, только тряс головой. Рубашка его вылезла из штанов, мизерикорд продрал холстину, выпал из-за пазухи, два раза кувыркнулся и шлёпнулся в грязь. Чьи-то руки торопливо хапнули его, и на мгновенье воцарилась тишина.
— Эхва! — наконец раздался чей-то изумлённый голос. — Глянь, чего!.. Это же этот… лыцарский протык!
— Ага ты, точно — протыкач! Эй, там! Держи покрепче сопляка, чтоб не убег! Да обыщи его как следует, авось ишшо чего найдётся.
— Я не… Это не я, — внезапно онемевшими губами пролепетал мальчишка. — Я не виноват…
Никто его уже не слушал и не слышал. «Вяжи гадёныша!» — распорядился кто-то, и мальчишку вслед за раненым поволокли в корчму. Дверь за ним закрылась, и только кровь в истоптанной грязи ещё некоторое время напоминала о том, что здесь произошло.
Потом её смыл дождь.
За окном трактира сыпал дождь, земля во дворике раскисла. В лужах, расходящихся кругами, отражалось небо без единого просвета. Две лошади и ослик на конюшне с равнодушием мотали мордами и что-то подбирали из пустой кормушки. С некогда белёного забора потихоньку обмывало известь. Всё это представляло собой картину серую, однообразную, но не лишённую какого-то очарования, особенно если учесть, что в комнате было тепло и сухо. Жарким пламенем горел камин, дрова потрескивали, запах дыма щекотал в ноздрях. Молодой парнишка, облачённый в чёрную заношенную рясу монаха-доминиканца, со вздохом оторвался от созерцания пейзажа за окном, прошёл к столу, уселся за него и потянул к себе кожаный цилиндр с письменными принадлежностями. Откинул крышку, вытащил свёрнутые трубкой желтоватые листы пергамента и тряпочной бумаги, вынул нож и аккуратно принялся затачивать перо. Взгляд его упал на угол карандашного рисунка, на котором Бенедикт ван Боотс из Гаммельна изобразил Лиса. Он помедлил, отложил перо и нож, вытащил листок и расправил его перед собою на столе. Взгляд его сделался рассеян.
Кто он был такой, этот травщик?
Томас потянул к себе футляр с бумагами, откинул крышку, отыскал средь прочих лист, содержащий доступные сведения о разыскиваемом, достал его и углубился в чтение.
«Zuga, <Zhuga> — индифферентно излагал бумажный лист. — (Возможны варианты — на латинский адекватным образом не транскрибируется). Известен такоже среди простонародья как «Осенний Лис», «Соломенный Лис», «Ведьмак из Лиссбурга» и просто — «Лис» (список прочих прозвищ прилагается). Горец, влах (предп. урож. Мунтении[6]).
Настоящее имя — Вацлав (Ваха, Вашек), однако никогда им не пользуется. Точный возраст неизвестен (выглядит на тридцать с небольшим). Роста выше среднего, худощав, лицо треуглое, глазами син, власами рыж, предпочитает отпускать их длинными.
Первые упоминания девятилетней давности (ворота Дибиу, Тихутский перевал, предгорья возле Тырговиште, креп. Поэнари, креп. Эшере, позднее — север Трансильвании, Марген, Шесбург, Кронштадт, Германштадт и вся область Siebenburgen, впоследствии — сев. Фландрия). При обстоятельствах самых различных. По собственным рассказам — оставил жизнь в горах в угоду странствиям, по свидетельствам других — изгнан из рода по подозрению в колдовстве. По свидетельствам третьих — был подвергнут соплеменниками казни через убийство, но выжил. Сказывается знахарем. Образования не имеет (звание целителя de plague[7]).
На родине замечен был участием в антибоярских смутах. Неоднократно подозревался и неоднократно же был уличен в колдовстве и некротических действиях, в хождении по горячим угольям босым, в вызывании духов, в ликантропии (н/пр.), в составлении бесовских снадобий и эльиксиров, а такоже — в антицерковных высказываниях (подтверждено свидетельствами многосчётных очевидцев). Около семи лет тому назад совершил большое длительное плавание на Запад, в Англию и на Исландию (цель неизвестна). Некоторое время практиковал в Лиссбурге и Цурбаагене, потом исчез в неизвестном направлении (по одним непроверенным данным — удалился в отшельничество, по другим — до сих пор промышляет бродячим целителем). Имеет дома в нескольких городах, в коих домах не живёт.