Змей заизвивался, взвыл и подчинился,
С силами собрался и вперёд рванулся.
Началась неслыханная, дивная работа:
Пахарь чудовный сохой великанской,
Пашет он и горы, и междуречья,
Тесные ущелья, скаты и долины.
Высоко поднялся, далеко он видит:
Вон толпой столпились высокухи-горы,
По ним ходят тучи, облака клубятся,
И ползут туманы на синие сопки,
И растекаются вниз по долинам,
По лесам кудрявым, по голым каменьям,
По уступам скальным, по мшистым утесам.
Змей трехглавый запряжен да в со́ху,
Гибкими постромками стальными привязан.
Скалит он пасти, злится-ярится,
Пусть и с неохотой, ан соху ту тянет.
Будет: огрызнётся Змей на Кожемяку,
Страшными пастями назад обернётся,
А тут чудный пахарь громким криком вскрикнет,
Громом громозвучным потрясёт над Змеем
Правою рукою над строптивым.
Затрясутся горы и долины,
Грозные раскаты громко зарокочут,
Мать земля сырая в громе всколебнётся.
Левою рукою тряхнёт Кожемяка —
Молнии разящие полетят на Змея,
Острые вонзятся, обожгут-ужалят!
Змей заизвивается в мучительных корчах,
В ярости бессильной на пахаря взвоет
И вперед рванётся укрощённый.
Борозду-огромину пахарь пролагает,
Сваливает в борозду и леса и горы,
Равняет долины, крушит скалы,
Ровное поле вслед за ним ложится.
Вороной железной поле боронует,
Крошит каменья Кожемяка,
Их в песок да глину растирает.
Сила змеиная потом кровавым
Льётся-истекает на пашню ручьями,
Поле заливает, землю питает.
А земля-землица полив принимает,
В силу плодородную обращает,
В чернозём тучный-хлебородный.
Так-то Кожемяка для деда Микулы
Распахал все горы в широкое поле.
Горные кручи, бесплодные каменья
Посровнял с землёю вместе с лесами,
Степью пораскинул до Русского моря.
Пахарь за Карпатские принялся за горы.
Змей на работе обессилел,
Исхудал-избился на такой на пашне.
Стал недвижим он, стала и работа.
Сколь ни грохочет Микша громами,
Сколь ни гвоздит он молниями Змея,
Всё без пользы: Змей вперед ни шагу!
Змей изнурился, а хитрость в нём осталась.
Вот он умыслил одурачить Микшу.
Лёг на сыру землю, завыл-застонал он,
Запросил у пахаря передышки:
«Отпусти меня ты, Микша Кожемяка,
Отпусти на самое малое время,
Отпусти напиться во Днепре водицы.
Я тогда воскресну, силою воспряну,
Допашу всю пашню тебе, Кожемяка!»
Микша — юный пахарь — молод он, доверчив,
На Змеёву просьбу согласился:
Выпряг он Змея, дал ему волю.
Ко Днепру рванулся Змей свободный
Вместе с коварной, тайной задумой:
«Как пойду да лягу поперёк Днепра я,
Запружу широкий Днепр запрудой,
Водам днепровским к Русскому морю
Путь загорожу я, не дам пробиваться!
Из берегов тогда Днепр повыйдет,
Полою водою Русь позатопит,
А Кожемяку волнами смоет!
Буду тогда я снова вольным,
Полечу крылатым да по всей вселенной!»
С радостью-весельем быстрым перемётом
До Днепра широкого Змей переметнулся,
Лег поперёк он водам запрудой,
К берегам прижался, ко дну придавился.
Мечутся днепровские запертые воды.
Вздулся Днепр широкий, волнами он ходит,
Пенными валами о запруду бьётся:
Рвётся перелиться Днепр через Змея.
Змей не пускает: на глазах растет он,
Растет-раздувается, делается выше...
Нет, не будет ходу Днепру через Змея!
Беду таковую видит Кожемяка.
Взял он свою молнию, слово ей молвил,
Сам на блискучую на неё садился.
И сверкнула молния мысли быстрее,
До Днепра кипучего доносила Микшу.
Соскользнул на берег Микша перед Змеем,
Грохотом-громами над ним разразился:
«Хитрый-лукавый Змей ты обманщик,
Прочь из вод днепровских, вставай-поднимайся!»
Змей Кожемяку не желает слушать,
Из Днепра подняться он не хочет.
Грозные-слепые водные хляби
Ходят и волнуются, и бушуют.
Вот из берегов они скоро уж повыйдут,
Вот разольются по тем новым пашням,
Вот они потопят и всю Русь святую.
Перед бедою этой перед грозной
Микша Кожемяка не устрашился:
За громы, за молнии за свои хватался.
Изгвоздил он молниями враждебника Змея,
Выбил из Змея дух последний.
Как из Змеища дух повышел,
Так и запруда поопала.
Только Змеёвы остались останки.
Стали они каменной твердой грядою.
Понабрался силы Днепр ревучий,
Перекатил свои бурные воды
Через тот остов окаменелый.
Так и появились днепровские пороги!
Мы же будем славить немеркнущей славой
Дивного работника Кожемяку
За его победу над злодейством‚
За труд, за работу, за дивную пашню!
Святогор Неустрашимый
В давние, далёкие быванья,
В древнее, седатое время
Жили на белом свете
Буйные-отважные скифы.
Помыслом были богаты,
Воображеньем щедры.
Дивные сказанья породили
О богатырях, о нартах.
Скифы исчезли, да остались
Вечные бессмертные сказанья,
Скифские сказанья о нартах
Живы, нетленны, любимы
Посреди кавказских народов.
Древнее скифское творенье
В наших откликнулось былинах
Богатырём Святогором.
Славные нартские сказанья
От осетин, от кабардинцев
Ныне навеяли мне мысли
О Святогоре-нарте.
Я же по тем навеям
Песню пропеваю эту
О неустрашимом нарте,
О богатыре Святогоре.
Жили-были славные нарты
Возле горы высокой,
Возле Вершины Счастья.
Жил среди нартов старец,
Старенький кузнец, а искусный.
В рудную душу проникал он,
Знал-понимал язык железа.
У кузнеца семейство
Было восемнадцать ребятишек.
Выросло восемнадцать
Быстрых да славных нартов.
В битвах они отважны,
На лесной охоте — удачны,
На всех работах ловки.
Только в одном неудача
Старшего брата постигла:
Младшие все переженились,
Этот невесты не находит.
Все-то его на смех поднимают:
«Вот неженатик—неудачник!
Вона бредет Несчастливец!»
Тут и рассердился неудачник:
«Я, — говорит, — людей не хуже.
Я себе жену добуду тоже!»
Вот и коня подобрал он.
За Кубань-реку он заехал.
Между Днепром и Волгой
Долго Несчастливец скитался.
Был и на тихом Дунае:
Не отыскал себе невесты!
В северные дальние страны
К самому морю заехал,
К бурному морю ледяному.
Там он обрёл себе счастье:
Выискал-выбрал невесту —-
Девку-великанку Поморянку.
Эта великанка Поморянка
Нартам пришлась не по нраву:
Сильно белолица девица,
Волосы желтее солнца.
Этих белянок-великанок
Нарты отродясь не видали.
Стали молодых они чураться,
Саклю обходить стороною.
мужа. незадачливого нарта,
Снова зовут Несчастливцем,
Жил и живёт Несчастливец
И в стране родимой — пришелец,
Хмурый, одинокий отчужденец.
Лишь одну мечту он лелеет:
Сына он ждет от Поморянки.
Сроку желанного дождался
Тихий-молчаливый Несчастливец.
Вызвал он мудрую Шатану
Принимать дитё от роженицы.
А и народился ребятёнок,
Всем-то дитё на удивленье.
В первый же миг нарожденья
Вырвался он из рук со смехом.
Бегает-скачет младенец.
А за ним степенная Шатана
Мечется, поймать его тщится.
Ну и попрыгай народился!
Вот к очагу он подбегает,
Жар там несносный пылает,
Угли горячие сверкают.
Миг — и несмышлёныш дивный
В пламень-огонь запрыгнул.
Вскрикнула от ужаса Шатана.
Руки у неё опустились.
Ноги у неё подкосились.
Чувства от испуга лишилась.
Встала с лежанки Поморянка.
Ни у неё в голосе крика,
Ни у неё в сердце тревоги,
Таковы слова говорила:
«Ты очнися, матушка Шатана!
Тут беды ещё не случилось!
Если сгорит в огне мальчонка,
Значит, он того и достоин!
Если же огонь-жар палючий
Сына моего не затронет,
Значит. я витязя родила!
Будет богатырь он дюжий,
Славный герой неустрашимый!
Матери, мне, — на радость!
Нартскому народу — на славу!»
В чувство Поморянка Шатану
Этими словами приводила.
К пламенному-жаркому огнищу
Женщины обе подходят.
Угли в прожигающей жаровне
Тлеют-пылают-сверкают.
Видят жёны дивное дело:
Мальчик на углях раскалённых
Целенький лежит да играет,
Пухленькими ножками дрягает‚
Ручками уголья хватает,
С места на место их кидает.
Вместо пеленки мальчонку
Синее пламя пеленает.
В пламени парнишка не плачет,
Только смеётся-хохочет.
Вот и говорит Поморянка:
«Сына я достойного родила!
Будет он храбрым нартом!»
Дивом дивуется Шатана:
«Рада, я рада, Поморянка!
Сына ты достойного родила!
Если бы ты, Поморянка,
До Вершины Счастья добралась бы,
Талою-горною водою
В полдень бы сына напоила,
Вырос бы он сам счастливым
Да и нартам счастье принес бы!»
Путь к Вершине Счастья недоступен —
Нет на него отважных!
Матерь одна Поморянка —
Гладкие стены и скалы,
Щели-теснины-утёсы,
Горные ревучие стремнины —
Только она одолевает;
Вместе с сыночком восходит
До снеговой Вершины Счастья.
Мать вырубает для сына
Кайлом во льдине отвесной
Колыбель-пещеру ледяную.
Хочет напоить сыночка
Теплым молоком материнским.
Нет! Не желает малышонок:
Он отвернулся от груди,
Выскочил из рук от Поморянки,
В люльку ледяную улегся.
Капли студёные принялся
Ротиком ловить, насыщаться.
Горных орлов на уступе
Бойкий пострелёныш увидел.
Взрослого человека
В когти орлы схватить могли бы
И унести в поднебесье.
Маленький мальчик воспрянул,
Горных орлов распугал он,
Выгнал с Вершины Счастья.
К матери младенец вернулся:
«Ты меня оставь здесь, мамаша!
Ледяной водою пропитаюсь.
Глянь, она стекает с сосулек
Прямо над самым моим ложем».
Малые годы миновали.
Вырос на Вершине Счастья
Маленький младенец в подростка.
Мудрая Шатана приходила;
Матери говорила:
«А не пора ли, Поморянка,
Нашего Неустрашимку
На скакуне поиспытать нам?
Может ли он всадником ездить?
Вырос ли он храбрым нартом?»
Кликнула Сына Поморянка,
Доброго коня велела выбрать.
Вышла навстречу Шатана,
Неустрашимке сказала:
«Ну, покажи теперь, сын мой,
Как ты конём управляешь?
Как он под тобой заиграет?
Вырос ли ты храбрым нартом?»
Плетью ездок коня ударил.
Взвился добрый конь да помчался,
Всадника сбросил на дорогу.
Экая досада мальчишке!
Малым младенцем он не плакал,
А тут полилися слезы!
Мальчику сказала Шатана:
«Рано тебе ещё ездить!»
Вновь на Вершине Счастья
Мальчик растёт-подрастает,
Силы богатырской набирает.
Новые годы миновали.
Выдержал отрок испытанье.
Нартским наездником стал он —
Славным-могучим-быстрым.
Надо коня ему выбрать
Для богатырских походов,
Для молодецких наездок —
В нартский табун идёт он конский.
Ищет скакуна да не находит:
Кони все слабы-негодящи.
Худенький замухрышка
Лезет вдруг сам в уздечку.
Сердится Неустрашимец:
«Прочь, провались ты, окаянный!
Пальцем тебя по хребтине
По исхудалой ударю,
Надвое хребет переломлю твой!»
Диво: назойливый Заморыш
Вдруг заговорил по-человечьи!
«Ой, молодой Неустрашимец,
На Святой Горе ты воспитался,
На Вершине Счастья воспоился!
Ты — Святогор неодолимый,
Самый сильный витязь на свете!
Ты — мой единственный наездник!
Кроме тебя, никто не сможет
Справиться со мной, замухрыгой!
Кроме меня, коня иного
Ты и не ищи — не отыщешь!»
Юный Святогор Неустрашимый
Отвечал на речи конёвы:
«Больно ты срамен, коняга:
Стыдно на такого и садиться!»
«И чего задумал ты, лохмотник, —
Вдруг заржал в ответ на то Заморыш, —— .
Будто сам ты в золоте сверкаешь,
Словно ты богач какой на свете!
У тебя всего-то во владенье
Руки да душа удалая.
Выехать на праздник к нартам —
Не в чем тебе и показаться!
Ин тебе поведаю тайну:
Это я для виду худяга,
Чтобы меня не украли,
Этаким прибедняюсь.
Статным скакуном да красивым
Я обернусь, когда надо!»
Для испытанья Святогорко
Бил-колотил во всю силу
Конику Заморышу по заду
И кулаком и ладонью.
Коник стоит, не дрогнет,
Не пошатнётся каурый!
Взял-зануздал его отрок
И привел домой на показку.
«Что ты привел себе за клячу?» —-
Вскрикнула парню Шатана.
«Что ты за дохлятину выбрал?» —-
Выкрикнула мать Поморянка.
«Это мы сейчас ещё узнаем,
Это мы сейчас испытаем,
Годен ли куда мой Заморыш».
Брал-накладал на конягу
Старое седло Святогорко.
Крепко затягивал подпруги,
Сам на Заморыша садился.
Свистнул богатырским свистом,
Хлыстнул урезистым хлыстом,
Бронзовой оплёл он плёткой,
Стеганул худягу-замухрыгу.
Тут и возъярись Заморыш,
Тут под небеса и возвейся:
Выше Вершины Счастья
Всадника занес удалого!
Нарты на нартовское поле
Съехались на ристанье[7].
Прибыл туда и Святогорко
На своем коняге колченогом.
Вот было веселье именитым
Гордым-прославленным нартам:
Едет на клячонке оборванец
В старой-худой одежонке,
Ветер лохмотьями играет,
Всадника с конищем качает.
Кляча хромоногая плетётся,
Тащится еле-еле.
От хромоты на копыта,
На все четыре припадает.
Видят, смеются джигиты,
Животы от смеха надрывают.
Смирный оборванец да тихий —
Стал он скромненько во сторонку,
Злющих насмешек и не слышит.
«Эй ты, нищак худородный‚
Кто ты, скажи, и откуда?
Где скакуна, желторотый,
Выкопал себе такого?»
«Нарты, да вы потише, —
Тут же издевались другие, —
Это же славный витязь!
Борзый у него иноходец:
Наших скакунов он обгонит!
Всех ещё, гляди, перекусает!
Нас-то богатырь такой ражий
Всех да, поди, переловит,
В кучу одну покидает!»
Вот проиграли трубы.
Нарты изготовились ко скачкам.
Вышел Насрен могучий
С луком да стрелою золотою.
Выстрелил стрелок искусный.
Молнией стрела проблеснула.
Три дня стрела летела,
Далеко на землю упала.
Кто из джигитов удалых
На иноходце доскачет,
Первым стрелу отыщет,
С золотой находкой вернется,
Кто победит на скачках?
Ринулись резвые джигиты.
Пыль — до неба: солнце затмила!
В топоте копытном сотрясалось
долго ещё нартское поле.
Вот налетел буйный ветер,
Облако раздул пылевое.
Сирым одиночкой маячил
На своей убогой клячонке
Отрок оборванец Святогорко.
Робко к старейшинам-судьям,
Древним старикам седобородым,
Подковылял на лошадёнке‚
«Мир вам, старейшины-судьи!
Вы и мне дозвольте поехать
За золотою стрелою!»
Все засмеялись судьи
На полунищего мальчонку,
На его облезлую клячонку.
«Ладно! Согласны!» — сказали.
Ну и поплёлся Святогорко
Тем же неуклюжим ходом:
Конь его с копыта на копыто
Еле переступает,
Еле он ноги волочит,
Ногу за ногу задевает,
Скрылся уродливый всадник
За поворотом, за пригорком.
Там-то Заморыш встряхнулся,
В доброго коня оборотился,
Вихрем вперед устремился.
Быстро догнал он всех джигитов
И перегнал удалых нартов.
Много не мешкал Святогорко:
Отыскал стрелу золотую,
Спрятал её в свои лохмотья
Да и назад завернулся.
Спешился, спать завалился
На половине дороги.
К этому лишь времени нарты
На него наехали, узнали:
«Кто? Да оборванец этот!
Как сюда попал он? — удивились. —
Спит? Ну и пусть же спит он!
Сон-то ему больше подходит,
Чем состязаться с нами!»
Повеселились веселяги
Да и вперёд заспешили.
Вовремя проснулся Святогорко.
Мигом ко старейшинам вернулся.
Подал стрелу золотую.
Взъахали судьи, воздивились:
«Как это на кляче колченогой
Можно победить на трудных скачках?»
Смотрят старейшины в поле,
Ждут остальных джигитов.
«Что вы, почтенные судьи,
Али затревожились о нартах?
С ними ничего не случилось!
Я сюда их целыми доставлю,
Всех невредимыми верну вам!»
Так слово молвил Святогорко
На своего на каурку
Он залезал неуклюже,
Поковылял неспешно.
В поле же опять помчался,
Вихрем полетел навстречу нартам.
Встретил усталых, недовольных.
Стал поперёк дороги.
Выждал и без слова-звука
Всех похватал с коней джигитов,
Конников к седлу приторочил,
Как ни попало привязал их
Ко своему седлишку:
Головы с ногами помешались —
В разные стороны торчали.
Нартских рысаков переловил он
Да за золотые уздечки
Их притянул друг ко дружке,
Крикнул богатырским криком,
Кони табуном помчались.