Митрофан шел, лениво заплетая ногу за ногу, как идет по жаре человек, только что встав-ший от послеобеденного отдыха, когда ноги не слушаются, хотя сейчас было уже к вечеру и жары никакой не было.
Митенька смотрел на эту походку Митрофана и раздражался. Потом крикнул:
- Митрофан, пойди сюда.
Митрофан, остановившись, удивленно оглянулся сначала в одну сторону, потом в другую и, наконец увидев барина, стоявшего на крыльце, пошел к нему.
- Поскорей-то идти не можешь?
- Чего? - спросил Митрофан, остановившись.
- А он совсем стал!.. Ничего, иди скорее. Закладывай коляску, мы сейчас едем.
- Коляску? - переспросил Митрофан.
- Ну да.
- А куда ехать-то?
- Я почем знаю, - сказал нетерпеливо Митенька. - Валентин Иванович скажет.
- А они, значит, тоже поедут? - спросил Митрофан, как будто он чем-то затруднялся и хотел наперед знать все условия поездки.
- Ну да, и он поедет, - сказал Митенька с раздражением, так как от спокойных и равно-душных вопросов Митрофана ему начинало казаться, что Митрофан его не уважает и не боится, как рабочий должен бояться своего хозяина.
- Так, - сказал Митрофан, продолжительно кивнув головой сверху вниз и глядя в землю, как бы соображая все эти обстоятельства. - Больше ничего?
- Ничего. Запрягай поскорее.
Митрофан повернулся и пошел. И когда хозяин с раздражением смотрел ему вслед и думал о том, сколько этот человек способен отнять даром времени, Митрофан вдруг остановился на полдороге, с сомнением покачал головой и вернулся опять к крыльцу.
- А ведь дело-то не выйдет...
- Это еще отчего?
- Коляска у кузнеца, - сказал Митрофан.
- Разве еще до сих пор не готова?!
- Черт его знает... у него вчера только запой кончился. Пойди, потолкуй с ним. Нешто это человек? - сказал Митрофан, сняв свою тяжелую зимнюю шапку и рассматривая ее.
- Да ведь ты сам же ему отдал! - крикнул Митенька, чувствуя, что тут нужно бы крик-нуть громовым голосом, чтобы вывернуть у Митрофана всю душу наизнанку. Но такого голоса у него не было, а душу Митрофана вывернуть было вообще трудно.
Другие, не выходя из себя, могут так действовать на людей, что они приходят в трепет. А Митенька сам расстраивался, кричал, а Митрофан в трепет не приходил.
- Ты же сам ему отдал! - крикнул еще раз Митенька голосом, близким к слезам, от созна-ния своего бессилия и несокрушимого спокойствия Митрофана. У него даже дрожали руки.
- Отдал, потому что думал, у него запой кончился. Он и так было кончился, а к нему кум этот его слободской приехал. Черт его принес. Ну, и закрутил опять на целую неделю. Ведь это какой народ...
Хозяин, придав своему взгляду столько презрения, сколько он только мог, посмотрел несколько времени на Митрофана и сказал:
- Этот народ именно вот такой, как ты...
На это Митрофан ничего не ответил, только молча надел свою шапку, придавил ладонью ее плоскую верхушку и потом уже после сказал:
- А кто же ее знал-то! Нешто угадаешь?..
- Сейчас же пошли за кузнецом!
Митенька вернулся в комнату с таким убитым и расстроенным видом, что даже Валентин несколько удивился и спросил, что с ним.
- Э, противно все! Не хочется жить, когда около тебя такой народ.
Минут через десять пришел кузнец. Он был в прожженном фартуке и заплатанных вален-ках. И как только пришел, так с первых же слов стал просить денег.
Этого хозяин уж никак не ожидал, даже растерялся и в первое мгновение не находил слов...
- А коляска?!
- Да коляска что, тьфу! - сказал кузнец, с презрением плюнув. - Долго что ли вашу коляску делать? Ось сварить, только всего и дела.
- Да ведь ты до сих пор этого не удосужился сделать? Мне ехать нужно, а ты... что же ты?!
- Да чего вы беспокоите-то так себя? Господи, батюшка, ай уж... Вам когда надо-то?
- Сейчас надо, а ее вот нет. Только пьянствуете, а дело стоит, и других задерживаете.
- Ну, сделаю! - сказал кузнец, сняв с головы шапку и решительно махнув рукой, этим показывая, что, раз уж он так сказал, значит, толковать не о чем. - А я почем знал, что вам скоро нужно? Митрофан привез, поставил и кончено. Я и думал, что дело не к спеху; стоит и стоит.
- Раз тебе ее привезли, значит, нужно чинить.
- Против этого никто и не говорит. Раз взялся - тут уж надо стараться, чтобы свято, одно слово. Я не люблю, как другие прочие. А только я к чему говорю? Иной принесет какой-нибудь пустяк ерундовый, где и дела-то всего на две минуты, а он ходит за ним целую неделю, каждый день в загривок долбит. Поневоле сделаешь. А тут привезли, можно сказать, машину целую - и молчок.
- Мне вот сейчас нужно ехать, - сказал Дмитрий Ильич, - а я по твоей милости не знаю, что делать. Вот что я знаю.
- Раз уж сказано - значит, свято. Слава тебе, господи, не впервой... сказал кузнец.
И правда, ему было не впервой, иногда попавшая к нему вещь застревала так, что хозяин думал уже только о том, как бы выручить ее хоть непочиненной. И каждый раз после такого случая говорил себе, что больше он не отдаст этому остолопу ни одной вещи.
Кончилось все-таки тем, что хозяин дал просимые деньги и только христом-богом просил уважить его, сделать к завтрашнему дню.
На что кузнец, заворотив фартук и пряча в карман деньги, только сказал:
- Раз сказано - свято! - И прибавил: - Я ведь не так, как иные: и сделают кое-как, и все такое; ведь вы мою работу знаете. Моей работе, может, в губернии только равную найдешь, да и там еще, глядишь, осекутся. Потому что я уж такой человек... люблю, чтоб... одно слово. Эх! Ну, покорнейше благодарю, - сказал кузнец уже другим тоном. - На зорьке предоставлю.
На зорьке коляска, как и следовало ожидать, предоставлена не была. Не была предоставлена и к обеду.
И только перед вечером Митрофан, весь избегавшись в кузницу и обратно и проклиная всю эту чертову породу, заложил наконец лошадей и подал к крыльцу. Только тогда Митенька с Валентином и Петрушей смогли наконец выехать.
Они вышли, сели в экипажи, - Ларька впереди, Митрофан на починенной коляске сзади, - и тронулись наконец в долгожданный далекий путь...
XXX
События на Балканском полуострове занимали внимание всего русского общества. В Обще-стве же Павла Ивановича этими событиями интересовались с особенной силой.