- Я с удовольствием бы сделался скромным деревенским священником, сказал Вален-тин. - Жить в глухой деревушке со старенькой деревянной церковью, с тихим кладбищем, ходить в поле по ржи с крестным ходом, хорошо...
- Каждый год молятся, а все, знать, не потрафляют, беда, - сказал Ларька, покачав сам с собой головой. И вдруг без всякого предупреждения выхватил кнут и начал нахлестывать им лошадей.
Экипаж рвануло прыжком, и он, встряхиваясь и подскакивая на толчках, понесся по дороге среди тучи поднятой пыли и мелькающих придорожных ракит.
- Стой, стой, Ларька, - крикнул Валентин, - вон, направо хороша дорожка пошла: рожь и березки.
Ларька, завалившись назад и передернув вожжи в задранных кверху мордах лошадей, повернул на указанную дорогу.
- Хороша дорога. Вот когда мы наконец выбрались на настоящий простор, сказал Валентин, - никаких границ...
- Куда же вы поехали? - крикнул сзади Петруша.
- Сами не знаем, - ответил ему Валентин. - Ну-ка, Ларька!..
XXXIV
Пристяжные, угнув головы в сторону от коренника, как бешеные неслись меж двух стен ржи с сливающейся стеной колосьев и мелькающими в ней васильками.
Гладенькая дорожка, что бывает во ржи, где ходят пешеходы, шла под уклон, и скоро за сплошным морем ржи, мелькая, показались верхушки кудрявых ракит и сверкнул предвечерним блеском крест деревенской колокольни.
Жара уже начала спадать. Было то время, когда тени начинают удлиняться, даль полей теря-ет свой мглистый, знойный оттенок, становится прозрачной и приобретает мягкий предвечерний тон, который разливается над всей окрестностью с ее густо заросшими хлебами, дорогами и деревнями.
Вода в реке перестает утомительно блестеть и сверкать и принимает вид спокойной и прозрачной глади. А стекла в церковном куполе издали отливают ярким предвечерним золотом.
- Куда заехали? - спросил Валентин у Ларьки, когда коляска изо ржи вылетела на открывшийся простор широкой дороги перед селом, окопанной старой канавой по сторонам.
Ларька, придержав лошадей, ответил не сразу. Он зачем-то оглянулся назад, как бы сверяясь с той дорогой, по которой они ехали, потом посмотрел кругом и только тогда сказал:
- Это вроде как усадьба сомовских господ.
Митрофан, не знавший, почему остановились, тоже осматривался кругом, сидя на козлах.
- Ну, вот видишь, - сказал Валентин, повернувшись к Митеньке, - дорога все-таки привела.
- Да, но куда привела? Ведь ехали-то мы к Владимиру?
- Она и отсюда к Владимиру приведет, - сказал Валентин.
- Поехали по приходу... Что ж, ты к Сомовым будешь заезжать?
- Если ты хочешь, чтобы мы кончили поскорее дело, тогда нечего бояться заехать лишний раз, - сказал Валентин.
- Да ведь, насколько я слышал, у них очень тяжелое положение и со своим-то имением.
- Ну, как-нибудь устроятся. Одним имением больше или меньше, - это уж не так важно.
- Так что, ты думаешь, они могут купить?
- Могут, - сказал Валентин.
И тройки повернули в ворота сомовской усадьбы.
XXXV
Старинный отрадненский дом Сомовых был всегда сборным пунктом молодежи.
Каждое лето приезжали барышни, знакомые и малознакомые студенты, которые часто по целым неделям жили, обитая в нижних комнатах для гостей. Пили по утрам на террасе кофе, поедая огромные количества сыру, масла, которые ставились всегда без всяких соображений о том, что студенты, да еще чужие, могли бы обойтись и без сыра.
И никому в голову не приходило спросить, почему тот или другой молодой человек живет у них. А если и приходило, то решали, что, значит, ему негде жить или хуже жить в другом месте, чем у них. И всегда для всех находилось место. Всякого гостя, самого случайного, оставляли обедать, потом ужинать и ночевать.
Заботилась, суетилась и хлопотала за всех одна только Софья Александровна. Проворная, с маленькими руками и вечным беспокойством, она то и дело бегала сама в сад, в молочную, в скотную и, поймав иногда какого-нибудь гостя, который от нечего делать пересматривал на тер-расе журналы, она, подсев к нему, возбужденно и долго говорила о трудности жизни, о долгах, замолкая всякий раз, когда проходил мимо кто-нибудь из детей. Причем во время разговора, по своей привычке, смотрела то на гостя, то в стену мимо его головы.
У Сомовых пили вечерний чай на нижней террасе, когда приехал Валентин с приятелями.
Терраса была обращена в сторону площадки с цветниками, где по сторонам усыпанной песком дорожки возвышались клумбы пионов и роз.
Солнце уже сошло с цветников, и на них легла от парка длинная вечерняя тень. И только на террасу еще доходили лучи и переливались на чайной посуде и кипящем самоваре.
Софья Александровна радушно встретила Валентина, которого не видела со времени бала у Левашевых, и несколько испуганно посмотрела на Петрушу, который вошел с красным заспан-ным лицом и взъерошенными волосами, так как он спал всю дорогу и трясся в надвинувшемся на глаза картузе.
Валентин сейчас же его представил хозяйке и другим дамам в качестве своего близкого друга.
- Петруша, поздоровайся, - сказал он, отступая на шаг и давая ему дорогу. - Знаток сельского хозяйства, - прибавил он.
На предложение Софьи Александровны выпить чаю, Валентин сказал, что они заехали по делу и всего на несколько минут. А когда она, занимая гостей, стала им жаловаться на хозяйст-венные дела, Валентин предложил ей посоветоваться с Петрушей, который будто бы мог сразу поставить все на истинный путь. И, оставив Петрушу с хозяйкой, спустился в цветник к моло-дежи. Митенька пошел за ним.
Молодежь с некоторым любопытством смотрела на большую фигуру Валентина, так как знала, что он едет на Урал и живет с баронессой Ниной. Этим последним обстоятельством и вообще его отношениями к женщинам была по-видимому больше всего заинтересована женская половина общества.
Петруша, как сел около хозяйки, так и не сказал ни одного слова, только моргал и водил по сторонам глазами, как будто все еще не мог как следует проснуться. Софья Александровна оказалась в затруднении, потому что решительно не знала, как отойти от него, тем более что она была несколько заинтригована сообщением Валентина, что он приехал к ней по делу. Ее только удивляло, почему он медлит и ничего не говорит. Она даже хотела пойти напомнить ему. Но не решилась, чтобы не навести Валентина на мысль об отъезде. А может быть, дело само было настолько деликатно, что он не решался сразу заговорить о нем.