- Ребята, тише!.. - сказал Федор, посмотрев на ветеринара, нахмурившегося на разгово-ры, слышавшиеся в задних рядах.
Все замолчали.
- Эта болезнь, прежде всего, заразная, прошу запомнить, - сказал ветеринар, - от одного животного переходит на другое, если они соприкасаются. Поэтому прежде всего необходима строжайшая изоляция, то есть разделение. Понимаете?
- Понимаем... - сказали все.
- Дальше... - продолжал ветеринар, взяв карандаш, - боже сохрани сдирать кожи с пав-ших животных! (Он предупреждающе постучал обратным концом карандаша о стол.) Не говоря уже о том, что так еще больше распространяется зараза на скоте, но и человек может отправить-ся на тот свет, если муха с кожи сядет на человека и укусит его.
Ближние было заулыбались, думая, что начальство хотело этим сказать что-то смешное, но, увидев, что лицо врача серьезно, тоже приняли серьезный вид. Только Сенька сзади что-то сказал Митьке, и тот фыркнул в ладонь, которой не успел зажать рта.
- Держать скотину изолированно, в стойлах. Закапывать глубже и поливать это место известкой, - продолжал ветеринар, в то время как Павел Иванович несколько приподнял голову на звук заглушенного Митькиного смеха и строго оглядывал толпу, как бы отыскивая нарушите-ля порядка.
- Ну, а теперь... - сказал ветеринар, беря с левой стороны стола какие-то листы и пере-кладывая их на середину, - теперь подходите по очереди и говорите, у кого сколько скота подохло и сколько осталось живых.
Мужики переглянулись; а некоторые, слишком вылезшие наперед, попятились обратно в толпу. На лицах всех появилось то напряженно-озадаченное выражение, какое бывает у толпы обвиняемых, которые рассчитывали было отделаться без всяких последствий, как вдруг следо-ватель поставил вопрос, сразу повернувший дело другой стороной.
Сенька переглянулся с соседом и, перестав усмехаться, сказал негромко:
- Вон дело-то куда пошло...
Все ближние оглянулись на него. А задние, вдруг отделившись от толпы и пригинаясь, чтобы их не увидели через головы от стола, юркнули за ракиты, потом за угол и бросились к своим дворам.
- Сгоняй скотину! - кричали они громким шепотом на баб, обомлевших от испуга, и, не дождавшись их, сами открывали ворота, выгоняли, как на пожаре, овец, телок, коров и велели ребятишкам гнать их под бугор.
И, судя по тому, как быстро исчезали, точно куда-то проваливались со дворов коровы, видно было, что практика в этом деле у мужиков была широкая.
Только Захар Алексеич не пошел сгонять свою овцу, сказавши:
- По дворам не пойдут, по дворам ходят, когда подати собирают.
Сема-дурачок, имевший одну коростовую телку, стоял с раскрытым ртом и то смотрел на начальство, то пригибался и заглядывал под локти, чтобы видеть, что делается на дворах.
- Ну, сколько у тебя скота? - спросил ветеринар, обращаясь к Ивану Никитичу.
Тот испуганно вытянулся, потом, оглядываясь, попятился было назад, но сзади стоял плот-ным кольцом народ, ему некуда было податься.
- Три живых, одна подохла, - сказал он растерянно.
Ветеринар что-то отметил у себя в бумагах карандашом.
- А у тебя сколько? - спросил он, обращаясь к Семе-дурачку.
Тот сначала оглянулся назад, думая, что другого спрашивают. Но Фома Короткий, все время зорко следивший за направлением взгляда начальства, сказал, поспешно дернув Сему за рваный рукав:
- Тебя спрашивают.
Сема сначала окаменел, а потом вдруг быстро сказал:
- Четыре околетых, одна живая.
Все переглянулись.
- Дурачок, а лучше умного сообразился, - сказал негромко кузнец.
Ближние к кузнецу оглянулись, и вдруг запись сразу пошла живее. Мужики уже сами подходили к столу, только слышалось:
- Две живых, четыре околетых...
- Две околетых, живых нету...
Все с повеселевшими лицами отходили от стола с тем выражением, с каким отходят ново-бранцы, не годившиеся при осмотре для службы и получившие чистую.
Только один Иван Никитич, плюнув, отошел мрачный и расстроенный в сторону. Он, не разобравшись, показал столько скота, сколько у него было в действительности. Что будет из этой описи, неизвестно, а если будут выдавать пособия, то Сема-дурачок сообразил, а он, хозяй-ственный и аккуратный мужичок, - не сообразил. Один из всех.
Когда начальство уехало и страх неизвестности прошел, все сразу зашевелились, и в толпе послышались оживленные голоса.
- Прикатили оба в стеклах, - сказал, злобно сплюнув, Захар, стоя в своем рваном, сполза-ющем с плеч назад кафтане, - столько всяких чертей нагнато, что не знаешь, с какой стороны укусят.
- Это выходит, теперь с своей собственной лошади шкуру драть не моги? сказал кузнец.
- В чужой карман уж лезут, - послышались сзади голоса.
- Какие раньше захватили, те драли, а мы утремся.
- Полдеревни драло.
- Подумаешь, какие прикатили. Наговорили с три короба, и до свиданья.
- Ведь это надо выдумать такую штуку, - говорил какой-то веселый мужичок сам с собой, покачивая головой, - муха, говорит, на тебя сядет, и конец, помер. Ах, сукины дети!
- Мухи мухами, а теперь дери да оглядывайся.
Молчавший все время лавочник вдруг выделился из толпы и сказал громко:
- У кого своя голова мозгом не работает, тот должон слушать, что ему говорят. Вам сказано, что - зараза и чтоб ее не распространять.
Все перестали смеяться и замолчали, нерешительно переглядываясь.
- Что ж, выходит, и кожи драть нельзя? - спросил голос из задних рядов.
- ...Это твое дело, - не сразу сказал лавочник, - а только держи отдельно, вот и все.
- ...В стойле... - подсказал насмешливый голос.
- Сема, у тебя стойло есть? - спрашивал Сенька Сему-дурачка, хлопнув его по плечу.
- Какая стойла? - спросил Сема.
Все засмеялись.
Только Иван Никитич стоял хмурый и раздосадованный. Его мучила мысль, что если будут выдавать пособия, все получат, а он нет, потому что, должно быть, сам черт в нужный момент помутил рассудок.
Поговорив, все стали расходиться. Сзади всех шел веселый мужичок и, покачивая головой, говорил:
- Муха, говорит, на тебя сядет, и - конец. Ах, пропасти на тебя нет!
XLI
На Дмитрия Ильича Воейкова все неприятнее и неприятнее действовали слухи и разговоры о надвигающейся войне. Как он ни зарывался в свою внутреннюю жизнь, все-таки в его жизнь точно врывался посторонний мотив и делал скучной и неприятной собственную мелодию.