Митенька наконец встал и, сказав: "Здравствуйте", подошел к Ирине, чувствуя, что сейчас зацепится ногами за ковер или свалит что-нибудь.
Они сели.
Причем Митенька в рассеянности, возросшей до крайних пределов, сел было опять на кушетку около бока Ольги Петровны, но сейчас же спохватился и пересел на стул, что вышло еще более глупо. При этом он каждое свое движение видел со стороны.
То, что было дальше, было слишком ужасно.
Митенька, не знавший, о чем говорить, с одной стороны, чувствовал на себе испытующий, вероятно, презрительно-насмешливый, взгляд Ольги Петровны, а с другой - видел, как с лица Ирины постепенно исчезают и ласка, и робкая виноватость, и вопрос... Скоро ее лицо приняло выражение окаменелости. Она сидела и, держа на коленях ветку, напряженно машинально ощипывала ее. Потом быстро встала и, сказав что-то вроде извинения, почти выбежала в балконную дверь.
Все было ясно. И в то же время так невероятно, так дико-позорно...
Он виновато и беспомощно оглянулся на Ольгу Петровну.
- Пойдите туда... что с ней? - сказала тревожно Ольга Петровна.
Митенька встал, машинально подчинившись, и пошел в ту дверь на террасу, куда выбежала Ирина.
LIII
Митенька спустился в сад и, мучаясь тем, что произошло, пошел разыскивать Ирину. Он был так убит, растерян и так рассеян от этого, что каждую минуту то спотыкался на выступив-шие из земли корни на дорожке аллеи, то натыкался головой на низкую ветку.
Ирину он увидел в конце аллеи на скамейке. Она сидела все с той же изломанной веточкой акации в руках, неподвижно устремив напряженный взгляд перед собой.
Она даже не слышала, как Митенька подошел к ней. Только когда он был в нескольких шагах от нее, она вдруг вздрогнула и испуганными глазами посмотрела на него. Митенька против воли улыбнулся растерянной и признающейся улыбкой.
Ирина, не ответив на улыбку, все так же с испугом смотрела на него, как бы не понимая, что этому человеку нужно от нее.
Было время, и так недавно, когда она сама искала его, пришла к нему, когда он мог бы смело обнять ее и прижать к себе, как свою. Он чувствовал себя тогда таким сильным, а ее слабой, верящей в него. Теперь же их разделяла целая пропасть. Почему?
Самый позорный момент был тот, когда она вошла в комнату и стояла у портьеры и своим взглядом как бы спрашивала:
- Ты готов? Достиг своей большой цели? Пришел за мной?
И он, как уличенный в мелком обмане, ничем не мог ответить на этот взгляд.
- Ну, что же, Ирина? - сказал несмело Митенька, садясь на скамейке несколько боком, чтобы быть лицом к девушке. - Что ты, что с тобой? виновато и тревожно спрашивал он.
Ирина, глядя неподвижным взглядом в пространство, медленно покачала головой.
Если бы ему судьба ценой целой жизни дала хоть на мгновение способность испепеляю-щей, титанической любви и страсти, с какой бы радостью он сжал в своих объятиях эту девушку!..
Свести всю историю с неудавшейся новой жизнью на шутку, сказать, что даром потерял только месяц, а теперь приняться за определенную здоровую работу.
Но в том-то и был ужас, что он уже потерял не месяц, а всю жизнь, и у него теперь ничего впереди не осталось, за что он мог бы приняться.
Он, глядя на Ирину, робко хотел было взять ее руку. Но Ирина молча, не взглянув на него, отстранила его руку и продолжала сидеть в прежнем положении.
- Чем же я виноват?.. Если бы ты знала!..
- Я вас не виню, - тихо, но твердо сказала Ирина.
- Но отчего же?.. Что же случилось?
Как будто он не знал, что случилось.
- Случилось то, - отвечала, жестоко усмехнувшись, Ирина, - что я искала того, чего в действительности не было.
Митенька несколько времени молча смотрел на нее, как бы желая своим взглядом спросить, последнее ли это ее мнение. И, очевидно, поняв, что последнее, вдруг с тоской, от которой у него самого защипало в носу, сказал:
- Боже мой, боже мой... - И, отвернувшись к спинке диванчика, уткнулся лицом за спиной Ирины в свои руки и не шевелился.
Его горе было меньше того, что выражала его фигура. Но он нарочно растравлял свое воображение и иногда глубоко вздыхал и ежился как бы от нестерпимой боли.
Теперь Ирина мгновенно выросла в зрелую женщину, а он стал слабым, беспомощным ребенком. И, заставляя себя думать, что все погибло, она его презирает, он был близок к тому, чтобы заплакать.
Митенька сидел так пять минут, десять, - Ирина не шевелилась.
Он близко около себя видел ее прозрачное белое платье и просвечивающий сквозь него кружевной лифчик с голубой ленточкой. И даже машинально сосчитал дырочки, через которые проходила ленточка.
Но он решил, что будет сидеть неподвижно, сколько бы ни пришлось так сидеть. Ему вдруг пришла мысль, что, если Ирина уйдет, он просидит здесь весь вечер, всю ночь, не будет ничего есть и не сойдет с места.
Зачем это было нужно, он не знал.
Ведь если у него не было любви к этой девушке, то тем лучше: дело распутывалось само собой без серьезной для него и для нее боли. Было бы хуже, если бы пришлось распутывать тогда, когда это оказалось бы слишком поздно и сложно.
Здоровая логика говорила так, но он продолжал сидеть. И чувствовал, что чем он дальше будет так сидеть, тем меньше он может встать.
- Ну, что же, пойдемте в дом, - сказала Ирина, своим тоном показывая, что лучше не станет, если они будут здесь сидеть в таком положении. И, встав, тихо пошла по дорожке, как бы ожидая, что он встанет за ней следом и нагонит ее.
Но Митенька не встал. Он, ничего не ответив, не пошевелившись, с окаменевшим лицом, смотрел остановившимся взглядом в чащу парка.
Ирина остановилась, поднесла к носу веточку и посмотрела на Митеньку. Он видел ее взгляд, но не изменил положения. Он почувствовал вдруг, что, если бы даже он захотел встать и пойти с ней, он уже не мог.
Ирина, бросив веточку, подошла к нему и, немного постояв над ним, молча села на диван-чик, повернувшись к Митеньке, как повертывается мать, которая только что обидела ребенка и теперь, видя его горе и сама мучаясь от этого, хочет как-нибудь утешить.
Митенька сидел в прежнем окаменении. Потом вдруг почувствовал, как на его плечо легла ее маленькая теплая рука, такая родная, если бы только чувствовать любовь к ней. О, если бы чувствовать!!!