Здоровяк открыл решетку, но вошел в камеру не он, вошла девушка. Хрупкая и беззащитная.
"Нихрена не беззащитная", понял Вовчик, увидев выражение больших зеленых глаз. Высокомерно-презрительное с чувством абсолютного собственного превосходства и силы.
- Здравствуйте, мадемуазель, - произнес он с самым изящным поклоном, на который был способен.
- Гар-гар, гар. Гар-гар-гар? - надменно спросила она. Причем так, будто смотрела сверху вниз, хотя была ниже ростом.
- Ай донт андестенд, - покачал головой Вовчик, - но хочу заметить, что вы…
Закончить не успел. Язык отнялся в самом прямом смысле, вместе с остальным телом. Пока он тянул свой "андестенд", девушка что-то быстро пропела и плавно махнула перед собой рукой, как бы "оглаживая" на расстоянии его фигуру. Тело полностью онемело.
"Нихренасе!", мысленно завопил Вовчик, "ведьма на ведьме и меня здесь не любят! Надо срочно что-то решать!"
Девушка сделала пасы руками и согнула пальцы в приглашающем жесте. Ноги пленника пошли сами собой. Слава богу, с первых же шагов "освободилась" голова с шеей, но не язык. Говорить Вовчик не мог по-прежнему.
"Спокойно, Вовчик, осмотрись вокруг. Не все потеряно, должен быть шанс! Если бы хотели - убили бы сразу", успокаивал себя, не давал зародиться панике. Она, при всей Вовкиной невозмутимости, все же начала потихоньку стучаться в дверь его решимости. Тьфу! Короче, гнал от себя страх скорой смерти вместе с сомнениями в реальности - дольше проживешь. Одновременно с любопытством разглядывал кусочек мира, куда его занесла нелегкая. Не мечтал он никуда "попадать", но если попал…
Тюрьма оказалась совсем не большой, всего из двух камер. Вторая была пустая.
"Теперь и первая освободилась. В отеле "Последний приют" есть свободные номера, поспешите, господа!", в нем проснулся "юмор висельника".
Один пролет каменной лестницы и он на свободе. В смысле на улице. Тюрьма оказалась небольшим одноэтажным каменным зданием без окон с мраморной облицовкой. Камеры находились в подвале, что на первом этаже - неизвестно, но запахи оттуда донестись самые вкусные.
"Кухня…", мечтательно подумал Вовчик в ответ на мгновенно заурчавший живот и сглотнул слюну.
Незаметно он оказался впереди девушки и шел вроде как сам по себе, точно зная маршрут. Аллея. Дорожка, выложенная каменными плитами между смыкающимися над головой плодовыми деревьями. Метров сто - сто пятьдесят и Вовчик вошел в самую большую садовую беседку в мире.
Круглая, диаметром не меньше пятидесяти метров, окруженная высокой колоннадой в классическом стиле с резными колоннами пурпурного мрамора. Ближе к центру еще одна колоннада, высотой чуть выше внешней - метров двадцать тять. Балки каменные, но сама кровля - деревянная. Он хорошо разглядел все это устройство потому, что "беседка" напомнила ему древнегреческий Парфенон или акрополь с картинки, точно не припомнишь, а потом стало не до архитектуры.
Тщательно хранимая вера в реальность пошатнулась. Он на съемках исторического фильма с шикарной массовкой. Красавицы, лучшие голливудские актрисы в исторических костюмах - туниках разных цветов и оттенков. Да какие актрисы! Те в подметки по красоте не годились! Вот где главная невероятность: не одна или две, а… стайка! Нет, стая - волчицы, пантеры, львицы… с небес на землю героя вернула женщина в белом. Та самая злополучная девушка-женщина, которую угораздило попасть к нему под колеса.
Ноги сами встали перед ней на колени, "Ба! Сколько же ей лет? Взгляд, как у злой старухи, но сохранилась! Обалдеть…", глаза у неё были зеленые, как у всех остальных красоток. Может, оттенок немного сочнее и только.
Внезапно Вовчик почувствовал, что может говорить:
- Ну и сучка ты крашена! - сорвалась с языка фраза из фильма. Что к чему?
В ответ дама произнесла что-то явно торжественное и призывно посмотрела на пленника.
- Да иди ты… - закончить не успел. Снова заткнули и более того - сковали, не пошевелить и глазом.
Женщина в белом опустила ладонь с перстнем на голову Вовчика и тем спасла от волны паники. Она, паника, нашла лазейку, когда тело сковало так, что и глотнуть нельзя. "Пи-из…ц", успел он подумать, пока рука женщины опускалась на вставшие дыбом волосы.
Ладонь оказалась удивительно теплой и ласковой. Она принесла успокоение. Нет, приятное безразличие. Потом, правда, начались неприятные вещи: в мозгах словно пальцы зашевелились. Не больно, но противно. Показалось, что издевательство продолжалось не меньше час. Баба убрала руку, встала. Пошла какая-то суета - Вовчик не соображал после "ковырянья" в мозгах. Вдруг резкий холод "отрезвил" мысли, одновременно спутав чувства. Не дав в них разобраться, в голове раздался женский голос. Такой приятный, такой… любимый?
- Ты, грязный варвар из глупого мира, посмел обозвать меня "куклой"! Меня, Верховную жрицу богини Лоос, магистра ордена Родящих! Посмел коснуться моего лица, посмел сбить железной повозкой. Ты не заслужил смерти, это слишком легко для тебя. Теперь ты станешь мечтать обо мне, мечтать добиться моего снисходительного взгляда, желать меня, любить. Вдали от меня будешь страдать. Это твое наказание до самой смерти. Желай, что бы она пришла быстро!
- Запомни мои слова - это последние моменты твоего счастья, раб, когда ты рядом со мной. Мой главный приказ: никому и никогда не рассказывай о себе правду. Ты из нашего мира, из Геи. Откуда-нибудь с северных островов, сам придумаешь. Учи язык, варвар. Возможно, я захочу с тобой побеседовать. Но сильно не надейся.
- Прощай, раб, владеющий миром, - Флорина не удержалась от сарказма, обыграла "великое" имя варвара ничего теперь не значащее.
Мир погас. Второй раз за сутки.
Вовчик мгновенно пожалел, что пришел в себя. Где оно, спасительное забытье? Таким несчастным он еще не был.
Образ Госпожи заполнял весь внутренний мир. Она далеко, она недовольна! Сердце разрывалось, тоска заполонила душу. Хотелось бежать к ней, к такой близкой и далекой, хотелось просто видеть её, такую желанную и недоступную, хотелось, что бы она просто довольно улыбнулась, глядя на недостойного раба. А если скажет хоть слово… любое, главное сама и ему лично, то можно умирать от счастья. Но это невозможно. Госпожа пожелала, что бы он жил, поэтому невозможно наложить на себя руки, избавиться таким образом от рвущей душу тоски. Нельзя бежать к ней - только когда сама позовет. Госпожа желает его службы на благо ордена - станет рвать жилы на этой службе, лишь бы оправдать ответственность, лишь бы заслужить похвалы. Пусть в самой далекой перспективе, но надежда на это есть.
Сейчас, ночью, спасение от страданий одно - уснуть, забыться, но организм выспался. Нельзя выть - он должен быть стойким в Служении. Надо терпеть, сжав зубы, но как тяжело!
"Госпожа Великая Верховная жрица Великой Богини Лоос! Прости недостойного раба за сетования! Я стерплю, я все стерплю ради тебя, Богиня. Ты - моя Богиня! Прости Пресветлая Лоос за такое сравнение, но иначе я не могу", так страдал Вовчик.
Молча. Лежа голым на соломенном тюфяке, прикрытый грубым льняным покрывалом. Невозможно описать какую он испытывал боль. Не физическую, душевную. Это гораздо тягостней, поверьте на слово.
Он знал, что его Госпожа - Верховная жрица богини Лоос и магистр ордена Родящих, что должен служить ордену, что находится в помещении, где храпят еще несколько мужчин, что обязан слушаться других жриц согласно иерархии, которую представлял пока исключительно теоретически. Естественно, приказы Флорины - неоспоримый приоритет. Не рассказывать о себе правды и учить местный язык. Его знание не пришло само собой.
Он помнил свою прежнюю жизнь. Какая она была пустая и никчемная! Как невыносимо стыдно за мысли о госпоже, как о бездушной кукле! Только за это он достоин смерти, но Верховная выбрала другое решение. Он исправится, ему подарили шанс.
Но где-то в самой глубине души, отрезанный от сознания, чувств и эмоций сохранился настоящий Вовчик. Свободолюбивый, упрямый, сильный он сидел в прочном кубе из пуленепробиваемого стекла и в ярости пытался разбить стенку, пытался докричаться до самого себя. Бесполезно, стекло очень прочное. Было ли сохранение изначальной личности ошибкой заклинания, или такое встречалось у всех рабов - неизвестно. Об этом не знали ни магистры ордена Родящих, ни никто другой. Они вообще не знали про какую-то личность. Рабы не рассказывали, а из лоосского рабства никто не возвращался, это необратимо.