– А детей боярских наших их семьи откупают, – добавил он, – князь же Глеб Святославич о том ничего не ведает.
Выслушав посланного и поняв наивную уловку Глеба, желающего замаскировать свою уступку Василий, усмехаясь, ответил: То нам все едино, кто за них откуп дает и кто о том ведает, а кто не ведает. Можешь забирать своих земляков, посоветуй им вдругораз мне не попадаться!
Глава 7
В один из следующих дней, вскоре после обеда, Василий, в сопровождении Никиты, выехал из малых ворот карачевского кремля. Любимы его аргамак Садко сверкал богатым убранством, да и сам он был сегодня одет нарядно: нем был синий, кафтан из шелковой камки, с меховыми оторочками и серебряным шитьем, легкие сафьяновые сапоги, расшитые цветным бисером, и низкая соболья шапка с голубым верхом. На поясе висела богато оправленная сабля.
Спустившись к берегу, всадники переехали на левый берег Снежети, миновали Заречную слободу, пересекли широкую елань и вскоре очутились у ворот небольшой усадьбы, приютившейся в тени высоких, уже слегка позолоченных осенью кленов. Чуть поодаль от нее, вплотную к опушке леса, лепилась невзрачная деревенька в четыре двора.
Никита, не слезая с коня, откинул щеколду потемневших от времени тесовых ворот, и оба въехали во двор усадьбы. Навстречу им, с громким, свирепым лаем, кинулись два лохматых пса, по, не пробежав и половины дороги, умолкли и завиляли хвостами. Эти гости были им, очевидно, хорошо знакомы. С левой стороны широкого, заросшего травой двора, огороженного крепким дубовым тыном, тянулся длинный низкий навес, справа – несколько изрядно обветшалых построек. В глубине, напротив ворот, стоял на высоко подклети небольшой, в три сруба, деревянный дом под тесовой крышей, с широким крыльцом-балконом. Сзади, под сенью огромной, в два обхвата, липы, виднелась еще низкая бревенчатая постройка, – по-видимому, баня, без которой на Руси издревле не обходилось ни одно прочно сновавшееся хозяйство. На всем этом, несмотря на некоторые признаки запущенности, а может быть, именно благодаря им, лежала тень того спокойного и ленивого очарования, которое всегда было присуще среднерусским помещичьим усадьбам,
Спешившись и бросив поводья Никите, Василий быстро взошел на крыльцо. Очевидно, его ужо заметили из окон дома, потому что дверь в эту минуту открылась и на пороге показалась молодая, очень красивая женщина в голубом сарафане и накинутой на плечи белой вязаной шали. При виде входящего в сени княжича свежее, как майское утро лицо ее заалело румянцем, а большие синие глаза, под дугами тонких и темных бровей, вспыхнули радостью.
– Князенька, – промолвила она, – приехал-таки, родный мой! Заждалась я тебя…
– Здравствуй, Аннушка, – ответил Василий, обнимая прильнувшую к нему хозяйку и нежно целуя ее уста и щеки. – Не мог я все это время к тебе быть: родитель вовсе хвор стал, а делов что ни день, то больше.
– Совсем истосковалась я по тебе, – шептала Аннушка, возвращая поцелуи. – Чего-чего уж только не передумала, тебя дожидаючи!
– Что же думала ты, моя ласточка? Но не говори, я знаю и сам! Думала ты: завелась у Василея другая зазноба, и с разлучницей тою делит он время и шепчет ей слова ласковые…
– Ой, ужели ж то истина? – скорее жеманно, чем всерьез ужаснулась Аннушка, по всей повадке Василия понявшая, что подобная беда ее пока миновала.
– Стало быть, угадал? – засмеялся княжич, снова ее целуя.
– Угадал, Василек, – засмеялась и Аннушка. – Уж тебе ли не знать сердца женского, не ведать всех его страхов я помыслов? – с ноткой ревности в голосе добавила она.
– Что было, то ушло, люба моя. А сейчас для меня лишь ты желанна, и с тобою не хочу я мыслить ни о минувшем, ни о грядущем! Был бы я могучим волшебником, – каждый час, проведенный с тобой, обратил бы я в вечность!
– Как сказка золотая, речи твои, мой светлый княжич! И отколе только ты слова такие берешь?
– Для тебя, зоренька, еще и не такие найду!
– Ой, что же это я? – спохватилась вдруг Аннушка, в сенях тебя держу! Заходи в светлицу, а я сей же миг накажу, чтобы закусить нам подали.
– Не надобно, Аннушка, я не голоден. Вот разве медку холодного велишь поднести, – отказываться не стану.
– И медку поднесу, и закусишь со мною! Ужели хочешь лишить меня такой радости?
– Ну, уж коли то тебе в такую радость, будь по-твоему.
Когда молодая хозяйка вышла из светлицы, чтобы отдать нужные распоряжения стряпухе и служанкам, Василий опустился на крытую ковром лавку и глубоко задумался, в памяти его, день за днем, стала воскресать вся история их короткой любви.
Аннушка была дочерью небогатого н многодетного звенигородского дворянина Спицына, служившего в дружине князя Андрея Мстиславича. Однажды в Звенигород прибыл гонцом от карачевского князя немолодой уже сын боярский Данила Кашаев. Он увидел семнадцатилетнюю Аннушку на какой-то гулянке и сразу влюбился в нее без памяти. С нею он не имел случал перемолвиться хотя бы словом, но перед отъездом познакомился с ее отцом, а вскорости прислал и сватов.