Вроде бы мирно поладили, никто не возражал, Константин тихо отмалчивался в Ростове.
Минуло сорок дней, и Юрий впервые почувствовал себя во Владимире хозяином. Корста с прахом отца была поставлена в Успенском соборе, княгиня Любовь Васильковна постриглась в монашки, жизнь пошла своим обычным чередом.
Но необычно было молодому князю в старом отцовском тереме. Вроде бы все и знакомо, вроде бы с детства обшарены все углы и закоулки, а все открывалось вновь, во всем обнаруживалось глубокое значение: и детинец теперь не Всеволодов, а Юриев, и резной всход его (захочу, так и переделаю), в конюшне кони стоят Юрьевы, Юрьевы расторопные девки стучат на кухне ножами, готовят яства для Юрьева пира.
А больше всего гордился молодой князь, когда входил в гридницу и садился в отцовское потертое кресло. Вот и возвысился он над всеми своими братьями, вот и Константина обошел нежданно-негаданно, и нет у него к нему прежней неприязни: пущай живет себе в своем Ростове, в дела его Юрий вмешиваться не станет. И так изрядно наказан старший брат, еще когда позабудет нанесенную ему обиду. Да и на Юрия гневаться не за что: не он отнял у него старший стол, Всеволода не он подговаривал. Разве вот только не отказался от высокой чести, да и кто откажется?
Нет, не грызла Юрия нечистая совесть, и это было великое благо: от всей души звал он братьев к себе на пир.
Агафья тоже была счастлива, тоже не могла нарадоваться столь неожиданной перемене. Давно ли входила она в эти палаты невесткой, давно ли смущалась, боялась не то сказать и не так ступить?!
Теперь осанка ее стала горделивой, походка плавной, голос распевчивым, взгляд милостивым. А по натуре была она добра и отзывчива, и скоро все полюбили ее во Владимире.
Старых отцовых бояр князь Юрий не притеснял, как и прежде, звал на думу, внимательно выслушивал, но все чаще стали появляться среди них молодые, а то и никому не ведомые. С ними молодой князь и держал свой главный совет. Но старики не были на него в обиде.
Однако же понемногу первые светлые дни стали все чаще уступать место делам и тревогам. А тревожиться было от чего. То о боярине слух пройдет, то о воеводе — отъехали-де они в Ростов. То вот и Кузьма Ратьшич вдруг засобирался.
— Ты что это, Кузьма, — обиделся Юрий, — али притесняю я тебя, али чем обидел?
— Не обидел и не притесняешь ты меня, княже, — сказал, пряча глаза, Кузьма, — а охота взглянуть на пожалованные мне Всеволодом угодья, что под Ростовом. Давненько уж там не бывал.
— А жену-то, а детей-то почто взял с собой?
— Пущай отдохнут.
Отъехал Кузьма, за Кузьмой отъехал Иван Родиславич, за Иваном — Андрей Станиславич. Зато во Владимир прибыл из Ростова с чадами и домочадцами именитый боярин Еремей Глебович.
То туда, то сюда переметывались растерянные люди. Раньше все они служили Всеволоду, а теперь не знали, где лучше.
Не на шутку встревожился Юрий, звал к себе Еремея, выспрашивал у него о брате.
— Одно слово, серчает на тебя Константин, — сказал боярин.
— За что же ему на меня серчать? — с удивлением допытывался Юрий. — Стола владимирского я у него не отнимал — сам отказался, не захотел послушаться батюшку.
— А это уж ты сам у него спроси, — уклончиво ответил Еремей. — Но только сдается мне, что в покое он тебя все равно не оставит.
Тут и того хуже. Поспорили Юрий со Святославом (оба горячи!), а тот возьми да и переметнись в Ростов. Следом за Святославом подался к Константину и Владимир.
Не по себе сделалось Юрию. Вдруг почувствовал он, что тишина во Владимире опасна, что зашатался под ним великий стол. И тогда позвал к себе Веселицу и велел ему срочно скакать в Переяславль к Ярославу. «Ежели и Ярослав против меня, то дело совсем худо», — подумал князь.
Дорогою встречь попался Веселице купец из Новгорода. Дело к вечеру было, разложили костер, подвесили над огнем котелок, разговорились.
Любознательный оказался купец, много повидавший и много знающий.
— Где была вода, там и опять будет, — говорил он, помешивая ложкой закипающую уху. — Не добрые пришли времена, погоди чуток — и примутся наши князья за старое. А такого, как Всеволод, нынче уж нет на Руси князя.
Веселица попытался возразить ему. Но купец так поглядел на него, что он сразу осекся.
— Молоды Всеволодовы сыны, молоды и неразумны, — сказал он. — Один разве что Мстислав из Мономахова семени… И храбр, и справедлив, да нет у него крепкого корня. Нынче здесь он, а завтра уже там. Вон недавно слух прошел, будто притесняет Чермный галицкого Даниила, Романова сына, — так Мстислав тут как тут. Неймется ему без драки, а мы, новгородцы, народ торговый — почто лезть во всякую свару, когда и у себя дома дел невпроворот? Русь-то со своей избы начинается. А коли нет ни кола ни двора, так и все нипочем.