Не поймет Марья Ивановна, что такое с ней творится: домой пришла — не знает, чем заняться, села за стол — еда в глотку не лезет, прилегла на диван — ни сна, ни покоя. Сначала главное дело сделать, все остальное потом. Конечно, придется вести разговор с капитаном в его рабочем кабинете. Как начать — она хорошо продумала, только б никто не помешал.
Пока идет до станции, все кажется ей простым и легким. Лишь сердце нет-нет да и кольнет недобрым предчувствием. А кто даст гарантию, что Крибуляк не провокатор…
Как вошла в кабинет, хоть и не впервые она тут, стало вдруг как-то не по себе. Крибуляк, здороваясь, лишь кивнул головой, продолжая хмуро читать бумаги.
«Чужой, совсем чужой!» — мелькнуло в сознании. А если так, то как жалки все ее заигрывания с капитаном, все ее кривляние. И ненависть, какой никогда еще не испытывала, всколыхнулась в ней ко всему, что было в кабинете: к расклеенным на стене приказам, к отвратительной гитлеровской роже на портрете за спиной капитана, да и к самому начальнику «баншуца».
Тяжело вздохнув, Крибуляк вышел из-за стола и приблизился к ней. Поразилась выражению его карих глаз, полных большого человеческого горя. И ненависть к нему сменилась жалостью.
— Что с вами, Андрей Иваныч?..
Пересиливая боль в себе, слабо произнес:
— Плохое письмо из дому… Жена больна… Сэрдце…
Сумный, прошелся вдоль стены.
Ах, как не вовремя все это! Не отложить ли задуманное?..
Крибуляк, прохаживаясь, должно быть, отогнал навязчивые мысли, теперь снова сидел за столом, перебирая бумаги.
— А все-таки, болшевичка, есть у вас партизаны! — воскликнул, вглядываясь пристально в исписанные листы, потом мечтательно прошептал: — Как бы я хотел видеть хоть одного партизана!..
И она решилась. С тем напускным озорством, с каким уже свыклась за время своих встреч с капитаном, Марья Ивановна встала перед ним у стола, горячо задышала:
— Вот, смотрите! Я подпольный работник, партизанка-разведчица!..
Крибуляк потемнел в лице, молча вскинул глаза, удивленный ее признанием, поднялся со стула и начал быстро ходить взад-вперед по кабинету, не зная, видимо, что сказать и как себя вести в эту минуту.
Разведчица зорко следит за ним, чтобы в случае явного провала прибегнуть к испытанному средству — перевернуть все дело так, будто она только пошутила.
Между тем Крибуляк справился со своей растерянностью, угрожающе поглядев на Самонину, замкнул дверь на ключ и подошел к телефону.
— Вот сейчас позвоню, — сказал он многозначительно, — и те-бя за-бе-рут в ге-ста-по!..
Пододвигает телефон к себе. Еще миг — и выполнит свою угрозу.
Загадала: если возьмет трубку, она тут же подскочит к нему и попросит извинения за неуместную шалость. И глядела на него бесстрашно, холодея от нервного напряжения.
Помедлил в ожидании: не скажет ли она чего. Но от нее — ни слова, ни жеста.
— Ведь ты только что себя к смерти приговорила! — строгим голосом продолжал он, то подходя к ней, то отходя. — Я и сам догадывался, что ты разведчица: суешь нос куда тебе не положено… Ходишь по постам, шпионишь… А потом наши поезда под откос летят!..
О телефоне словно бы позабыл. Значит, пронесло. А грозным словам Крибуляка Марья Ивановна, пожалуй, истинную цену знает.
— Что тебя заставило открыться мне в том, что ты партизанка?
— Любовь к Родине…
— А еще?
— Хочу, чтобы вы с нами работали!.. Думаю, что вы коммунист.
С кривой усмешкой поглядел на нее искоса, процедил сквозь зубы:
— Хотел бы я знать, кто тебя подослал… Улыбаешься? Хорошо же! Иди домой, я к тебе приду! — И Крибуляк отомкнул дверь.
— Когда?
— Приду…
А когда придет — не говорит. И тон разговора заставляет насторожиться. С тем и ушла.
Когда придет? С чем? Неопределенность хуже всего. «Будет все в порядке!» — успокаивала себя. Но можно ли быть спокойной, когда не знаешь, что тебя ждет. В воображении всякие картины, одна страшнее другой. Нет, оставаться дома на ночь опасно. Растормошила полусонную племянницу, направилась к соседке — осторожность никогда не помешает, на хату повесила замок.
— Боюсь чтой-то, Стефановна. Прими к себе ночевать…
И на другую ночь остаться в своей хате не решилась. Обе ночи спала чутко, но ни стука, ни говора, ни шороха шагов не слышала. Днем, как и накануне, также не было ничего подозрительного; никто ее хатой не интересовался, лишь Новоселов, как договаривались, рано поутру вчера и сегодня медленно проехал на телеге.
К концу третьего дня поняла, что за ней слежки нет, осталась ночевать дома.