— Тише!.. Где командиры?
Следом за комиссаром подходят Спирин, Сафонов, Почепцов, еще кто-то.
— Засада!..
Все напряженно всматриваются во тьму, куда с разрешения командиров уходит Крибуляк, маяча на фоне ночного мутного неба. Слышится голос Андрея Иваныча, что-то выкрикивающего по-немецки. От показавшегося подозрительным сломанного дерева отделилась человеческая фигура, из кустов выходят еще трое. Крибуляк что-то им объясняет, жестикулируя, они здороваются и чуть ли не обнимаются с ним. Вперемежку с его речью долетают до слуха обрадованные возгласы немцев.
— Пора! — Беспрозванный и Сафонов пошли первыми, оба в форме вражеских офицеров, за ними — Сивоконь, Почепцов, еще пять-шесть бойцов с полицайскими повязками на рукавах.
Что происходит там, впереди, трудно понять. Подошедшие вместе с Беспрозванным также ведут с незнакомцами как будто бы мирный разговор. Чей-то резкий выкрик, затем шум недолгой схватки.
Лишь когда разрешено было подъехать, Марья Ивановна узнает от Васи Почепцова, что захвачены четыре немецких летчика и самолет. Новость пошла дальше по колонне. За несколько минут у двухмоторного «юнкерса» накапливается толпа ликующих партизан. Они окружили пленных, рассматривают пулеметы, снятые летчиками с «юнкерса» и установленные на перекрестке дорог. Люди оживленно делятся впечатлениями, хвалят Крибуляка.
И действительно, молодец Андрей Иваныч! Экипажу самолета, совершившему тут вынужденную посадку и занявшему круговую оборону на случай встречи с партизанами, он выдал себя за командира карательной экспедиции, а партизан — за мадьяр и полицаев, едущих для облавы на «лесных бандитов». Если б знали немцы, кто перед ними, сколько бы людей наших они побили. Страшно глядеть на груду боеприпасов, заготовленных ими для боя. А благодаря Андрею Иванычу по партизанам не сделано ни единого выстрела.
Все четыре летчика — офицеры. При них планшеты с картами и важными документами, рация.
Партизаны в самолете обнаружили запас продовольствия, поделили между собой сигареты, шнапс, консервы, женщинам раздали шоколад. Марье Ивановне тоже досталось на один зубок. Самолет облили бензином и подожгли.
Бригада продолжает путь туда, откуда поднимается утро и доносится грохот приближающегося фронта. Крибуляк в настроении: размашисто шагая за санями и прислушиваясь к далекому грохоту, он выкрикивает задорно, изменяя слова листовки на свой манер:
22
Маленькое существо под сердцем ворочается, толкается, дает о себе знать.
— Ишь ты, шустрый!
Марья Ивановна замечает за собой, что она уже любит это существо, ждет не дождется его появления на свет. Иметь своего малыша — ведь это же такая радость, без которой нет на земле настоящего счастья. И этой-то радости всегда Самониной недоставало. Всю ее переполняет сладкое и тревожное чувство материнства. А она на первых порах еще стыдилась, глупая, своей беременности, увязывала потуже тяжелеющий живот платками. Заметила и то, что все радостней и приятней заглядывать ей в смуглое, красивое лицо Крибуляка, видеть его глаза и губы в задумчивой улыбке, дорогие ей черты, которые должны повториться в ее ребенке. Жизнь без того и другого ей теперь и не мыслится.
В один из дней фронт загрохотал совсем рядом. Видны даже вспышки разрывов, а в небе над горизонтом то тут, то там возникают карусели воздушных боев. По шляху, на котором когда-то Марья Ивановна видела наступающих немцев, потянулись колонны машин и танков с черными крестами, только теперь уже в обратном направлении.
Перешедшие линию фронта представители Советской Армии принесли приказ партизанской бригаде: оседлать грейдер у Дерюжной, перекрыть путь отступающему врагу. Предстоял решающий бой. Нужны только те, кто способен носить оружие, остальные направлены по домам. Теперь гораздо безопасней в родных деревнях: не до партизан немцам, не до их семей, впору самим ноги унести. Полицаи тоже забеспокоились. Одни, чье рыльце в пушку, конечно, бегут с немцами, другие прикидываются невинными овечками, третьи, кляня свою оплошность, переходят на сторону партизан.
Марья Ивановна, по настоянию Крибуляка, а также самого комиссара, оказалась в Любеже у бабки Васюты. С нее взяли слово, что до прихода советских войск она никуда отсюда не отлучится.
Два дня гремело по всей округе и, кажется, всего сильнее в той стороне, где партизаны должны были перерезать отход врагу. Только упрямство бабки удерживало разведчицу на месте — хотелось побежать туда, где партизаны: может, она там нужна, может, с Андреем Иванычем что случилось. И как только в Любеж вошли первые наши солдаты, навстречу которым в слезах, с криком радости бросились все от мала до велика, Самонина как можно быстрей подалась к месту боя партизан.