И началось. Детишки Петракозова завыли да на мороз, раздетые и босые. Марья Ивановна закричала: «Раз-бой!» — и хотела выскочить вслед за ними, как неожиданно вбежал в хату кто-то высокий и сильный, в словацкой шинели. С изумлением она узнала капитана Крибуляка, который, работая кулаками, вмиг раскидал полицаев по хате.
— Кого бьете? — зашептал в ярости. — Русского, своего!..
Сам оглядывается на двери — не слышат ли его на улице. Перед всеми поучительно повел пальцем:
— Абих вы были умны!..
Шум в петракозовской хате все же привлек немцев.
— Вас ист лос?
Полицаи к ним с жалобой:
— Нас словацкий капитан побил…
Крибуляк объясняет немцам на их языке, как все было, и так спокойно, словно он во всем прав, — да, дескать, я их побил, но они первые начали, избили, черт их побери, своего же старосту, есть свидетели, они могут подтвердить. Марья Ивановна кивает головой:
— Да, полицаи первые начали…
Староста тоже кивает, морщась и разминая пальцами синяк под глазом.
Полицаи не унимаются, еще долго переругиваются со старостой, принуждают его ехать с ними. Обозленный Петракозов надевает полушубок и ушанку, последними словами кляня собачью должность.
Напомнила было ему о деле, за которым приходила.
— Завтра! — Махнул рукой, ругнулся и вышел.
Тоскливым взглядом проводила его до саней, смотрела задумчиво вслед подводам до тех пор, пока не исчезли за поворотом. Пропала справка, и как-то надо обходиться без нее…
Не уехал лишь один Крибуляк, о чем-то разговаривает с женщинами у соседнего дома. Как он не похож на других, кто носит вражескую форму! Его сегодняшний поступок стал загадкой для Самониной: из каких побуждений он вмешался в драку? Почему он будто не обратил внимания на нее? К этому человеку надо приглядеться повнимательней.
Разведчица прислушалась к разговору, подошла. Шепнула одной бабе:
— Как его звать, спроси…
— Товарищ! — обратилась та к офицеру, и все засмеялись. — Господин пан, как вас звать?
Смеется и он.
— Зовите: Ондрей…
— А по отчеству как? — спросила Марья Ивановна. — Как отца зовут?..
— Ян… По-вашему, Иван…
— Значит, Андрей Иваныч!
— Андрей Иваныч? Добре! — Обрадованно хлопнул в ладоши.
— А где вы научились говорить по-русски?
— О, наши языки много похожи!.. — улыбается.
Оказывается, с ним разговаривать так же легко, как и с теми из солдат железнодорожной охраны, с которыми Марья Ивановна успела подружиться. Может, оттого, что она заняла его сторону во время ссоры в хате старосты, а может, по каким другим причинам, он все больше разговаривал с ней.
Спросил, нельзя ли у кого в поселке купить что-нибудь из продуктов.
Бабка Санфирова назвалась раньше других.
— Хорошо, мамичка, спасибо!..
— Могу продать и я, — сказала разведчица.
— И можно к вам когда-нибудь прийти?
— Приходите…
Одна из женщин поинтересовалась:
— А что у вас за деньги? Кто на них нарисован?
— А на ваших кто?
— На наших — Ленин.
— А на наших — черт, — отвечает, — черт, что затеял войну…
Каждой из собеседниц Крибуляк доверительно заглянул в глаза, и каждый взгляд ответил ему благодарностью.
— Скажите, а партизаны тут есть?
Женщины отворачиваются, у каждой вдруг обнаруживается какое-то спешное дело — расходятся по домам.
6
Думала ли когда Марья Ивановна, что придется ей объявиться в своем родном селе под чужим именем да еще в таком неприглядном виде? Маскироваться пришлось, старой бабкой намазалась: навела морщинок у рта и синевы под глазами, пригодился когда-то взятый из клуба и случайно завалявшийся у нее дома старушечий парик. Подходящей одеждой у Стефановны разжилась в сарае, у самой-то сплошь все добротное, модное да приметное, старье давным-давно на тряпки ушло. На ней шаль кое-какая, латаный-перелатанный полушубок, лапти, юбка обтрепанная, с бахромой до пят. На спине горб приделанный, в руке палка, через плечо сумка холщовая. Убогая, старая, нищая. И это при ев красоте и молодости, при ее достатке! И никакого стыда перед людьми за свой обман, потому что святое дело делает.
Куда ни зайдет, голосом (измененным, старческим жалуется:
— Сжег меня немец… Вот все у меня тут, а там лишь одни уголечки…
Ей в ответ вздыхают, сочувствуют, делятся своим горем — какой же отзывчивый и терпеливый в общей беде наш народ! — и покормят, и ночевать оставят.