Три дня ходит разведчица по Шумихе, многое разузнала, однако выполнить задание пока еще не удалось. Это, видимо, сделать не просто. На прошлой неделе фашисты расстреляли тут семью за связь с партизанами. Теперь и жители и партизаны осторожны, тем более, что сейчас, после недавней диверсии на железной дороге, сюда понаехали каратели.
В одном из разговоров Самонина услышала о каких-то странных немцах, которых видели в Заречье. Они приезжали на мельницу, будто бы мешки с мукой сами грузили, разговаривают по-нашему. К вечеру разведчица направилась в дальний подлесный конец села, к заречному хуторку из трех домов, известному здесь по имени «Кобелёк». Когда-то жил там один хозяин, держал собаку, и та для храбрости непрестанно брехала по ночам — отсюда и название. Марье Ивановне этот уголок села в прошлом был особенно дорог: здесь жил парень, первая ее любовь. Дом его в середке. А с краю живет хорошая подруга, муж у нее мельник, у них она и заночует.
Идет — поскрипывает снег под лаптями. Все вокруг напоминает о детстве: речка, где с криком и смехом барахтались в жаркие дни, горка, где катались на ледянках. А главное — леса, нависающие над речкой темные боры и дубравы. Ранней весной в них подснежники, как синяя вода, летом вдоволь ягод и орехов, грибы всякие — белянки, боровики, красноголовцы. По осени ходили за кислицами, за дикими грушами. Чем глубже, тем гуще леса с бесчисленными логами и котловинами, есть где укрыться партизанам.
Подруга не узнала ее, отказала в ночлеге:
— Самой, бабка, спать негде… У меня детишек орда целая…
Обманывает — всего-то у нее один ребятенок. Если открыться, наверняка пустит, но выдавать себя никак нельзя.
Разведчица ничуть не огорчилась: это хорошо, что не узнала, повернулась уходить.
— К соседке попросись, — услышала за собой, — од на она, как палец. Рада будет…
Было еще светло, когда Марья Ивановна постучалась в дом, в который не захотели ее взять замуж. Вышла старуха, грузная, сердитая. Зная ее нрав и набожность, разведчица поклонилась низко, перекрестилась.
— Пусти меня, ради Христа, переночевать… Моченьки нету, ног под собой не чую…
Сказала то же, что и в других хатах говорила. Сжалилась хозяйка над бездомной, впустила. Постелила соломки на полу возле порога, стянула подстилку с печи и подушку.
— Хорошо ли будет?
— Хорошо, милая, хорошо!
— Может, проголодалась, так я соберу что-нибудь на стол…
— Спасибо, у меня есть и хлебушек, и еще кое-что… Люди добрые подают во имя господа…
— Откуда сама?
— Из-за Дерюжной я, с Выселок…
— Много ли там немцев?
— Много…
— Хо-хо-хо, где их только нет, супостатов… Горе мне от них: сын запропал гдей-то, ни слуху ни духу… А тут еще сноха поганая, не ужились мы с ней…
Старуха опустилась на колени перед иконами.
— Упаси, господи, раба твоего Виктора на поле бранном… В трудную минуту помоги ему… Вразуми его, боже!.. — доносится ее горячий шепот из переднего ку-та. — А ты в бога веруешь?
— А как же!..
— Чего же легла, не помолившись?..
Досадуя на свою оплошность, разведчица притворно стонет.
— Ох, уморилась я, матушка, ноги не стоят, месту рада…
Долго ворочается в постели хозяйка, вздыхает, горюя о судьбе сына. Невдомек ей, что нету сна и ее случайной гостье. Нахлынули воспоминания, от которых на душе сладко и больно. В сумерках угадывается на стене темный квадрат портрета — конечно же, это он, кого любила. Сильные руки его были так ласковы, а синие глаза чисты, как родниковая вода. Словно лишь вчера держала его русую кучерявую голову на своих коленях, словно лишь вчера он был рядом, милый, добрый и такой безвольный…
Через час или два тихий стук в дверь и тревожный оклик хозяйки:
— Кто там?
— Открой, это я, соседка…
Звякнула щеколда, скрипнула дверь. За женскими легкими шагами чьи-то тяжелые, грузные. Холод понизу пошел, зябко. И вдруг — слепящий свет в глаза.
— А ну, бабка, давай на-гора! — требовательный юношеский голос.
Защищаясь рукой от фонарика, разведчица медлит.
— Старая я… Чего вам от меня надо?..
— Давай, давай, бабка! Знаем, чего… Елка-то, она ведь зелена, а покров-то, чай, опосля лета…
— Не со мной бы тебе, касатик, шутки шутить…
— Иди!
В грудь упирается черное дуло немецкого автомата. Дело серьезное. И куда ее тянут, и что это за люди?.. Ну и подруга, вот это удружила! Кажется, в ее хату ведут.
В теплушке у лампы спиной к двери сидел человек в форме немецкого офицера. При появлении разведчицы он обернулся и приподнялся, вглядываясь с любопытством: что, мол, это за бабка. Плотная, крепкая фигура, широкое лицо, живые глаза. Марью Ивановну в жар бросило. Как не узнать ей Беспрозванного — сколько раз видела его и в Любеже, и в Ясном Клину, разговаривала с ним. Сбросила с головы маскировку.