А больше всего обрадовались шести новеньким немецким маузерам. Оружие, видать, у них на вес золота. Два самых лучших отложили — это Беспрозванному и Спирину. Остальные — по своим карманам. Вдобавок — портсигары, одеколон, мыло. Потом уже потянулись за ароматными «Дерби», которые им, кажется, не понравились: слишком слабые, махра лучше. К шоколаду не притронулись — понесут детям и раненым, а также девчатам из разведроты.
Часа два продолжалась беседа словацкого коммуниста с партизанскими командирами. Марья Ивановна все это время была в дозоре. О чем у них шли разговоры, она только догадывается. Конечно, в первую очередь о задуманной Крибуляком диверсии на Шумихинском перегоне.
Пост разведчица покинула по оклику Андрея Иваныча.
— Прибыла в ваше распоряжение, товарищ Крибуляк! — Озорно вскинула руку, отдавая честь. Он доволен, улыбается: таким хорошим словом назвала, это не то, что «пан» или «господин».
Партизаны задушевно прощаются с ним, желают удачи.
— Не беспокойтесь, все будет сделано! — Торжественно козыряет.
Такое впечатление, будто они много-много лет знают друг друга — единомышленники, товарищи, братья.
15
План боевой операции, предложенный Крибуляком, ясен и четок: в определенное время на Шумихинском участке пути начальник «баншуца» со своими людьми обеспечивает партизанам свободный подход к железнодорожной линии, отозвав караульных и подорвав особо важные дзоты. Все рассчитано так, чтоб фашисты не могли уличить капитана и его друзей в измене. А за партизан можно не беспокоиться. Насколько Марья Ивановна понимает, теперь у них и взрывчатки достаточно и оружия: в Клинцовских лесах приземлились первые самолеты с Большой земли. И еще одна важная новость: уже нет прежних разрозненных мелких отрядов, а есть созданная из них под единым командованием Клинцовская партизанская бригада.
День операции выдался пасмурный, к вечеру спустился дождик. Когда в густой темени до Ясного Клина донеслись первые мощные взрывы, разведчице не нужно было гадать, что это значит: дзоты взлетают на воздух. Затем последовали новые взрывы: теперь партизаны приступили к выполнению задания. Целый час сплошного гула. Как, наверное, немцы всполошились и как наши рады! Хоть бы там все было в порядке!..
Спать Самонина легла с чувством исполненного долга. Правда, прислушивалась к далекой канонаде с некоторым беспокойством, но ничто, казалось, не предвещало беды.
Чего только во сне не напуталось — то бомбежка, то идут на нее танки с крестами, то, наконец, будто бы расстреливают ее. Проснулась, и наяву словно бы те же выстрелы. Догадалась: кто-то стучит в дверь.
За окном предрассветное небо, как молозиво. Прислушалась в дверях.
— Марья, это я, Франтишек…
Что такое, неужели с капитаном что случилось? Руки никак не найдут запора, так заволновалась.
— Спасайся!.. Тебя ищут… Пан Крибуляк перешел к партизанам… Фрицев много побил из пулемета, наших увел…
Опомниться не успела, как Франтишека словно ветром сдуло. Вон в логу еле виднеется, тает в полумгле знакомая фигура словацкого солдата. Ни расспросить его, ни поблагодарить.
Где уж тут собирать добро, хоть бы голову целой унести. Шубку на себя и шапку, а поверх еще платок пуховый и плащ, на ноги валенки с галошами, кое-что из еды в узелок и — дай бог ноги! Уже на другой стороне лога из кустов услышала проклятья немцев, взламывающих двери ее дома.
Никак не укладывается в голове: что же все-таки могло произойти. Неужели они в чем просчитались и немцы его заподозрили в связях с партизанами? Или партизаны его не уберегли? А может, сам себя не уберег. Теперь горе ему и его семье.
Порыв ветра со стороны Шумихи донес далекие звуки боя, и сердце сжалось от тоски…
Крики и шум позади не стихают. Теперь разграбят дом фашисты и разорят. Нет Марье Ивановне туда возврата. Ох, как, наверное, злятся немцы, что какая-то бабенка, ничем особым не приметная, «рус Марья» их всех вокруг пальца обвела, столько времени голову морочила. Попадись-ка им теперь в руки, живьем сожрут, отыграются за все свои неудачи!.. И подпольщики наверняка ее сейчас ищут, а может, и партизанские связные, чтобы спрятать или увести в леса. А кто из них знает, где она. Так что рассчитывать не на кого, только на себя.
С километр прошла по лесу, думала выйти на сахзаводскую дорогу, а тут немцы разъезжают на мотоциклах. Остановилась, подалась в другую сторону, к Выселкам, На опушке раздумала: место открытое, а уже день занялся, обязательно фашистам в лапы угодишь. Один выход — пока укрыться в Ясном Клину.
Увидела знакомую бабку на задворках, подошла к ней.
— Спрячь меня, бабушка, от немцев!..
— Пойдем! — Зазвала разведчицу в хату. — Лезь на печку и сиди, как своя, и все!..
— Да меня же знают, бабушка!..
— Ах ты, жаль моя!.. Тогда на сеновал!.. Дед, отведи-ка девку!..
Ни слова не сказал старик, отвел. Да и покаялся. За день где только не побывал, и везде разговоры одни и те же: о налете партизан на железную дорогу, словацком капитане да о Самонихе, и кругом немцы рыщут. За поимку разведчицы обещана крупная награда, а тем, кто ее укрывает, — расстрел.
Уже ночь была на исходе, когда хозяин дома окликнул ее на сеновале:
— Слышь, уходи!.. В селах облавы… Если тебя здесь найдут, нам конец… И откуда ты, антихрист, свалилась, — не дашь веку дожить!..
Старик прав: не должна она подводить людей. Никого не должна тянуть за собой в могилу. Надо уходить отсюда, пока ночь на дворе.
Ахнула, как вышла из сарая: бело кругом — снегу успело выпасть чуть ли не выше валенок. Направилась к эмтээсовскому поселку через лесок — где бежком, где ползком, от дерева к дереву. «Если кто будет идти, — прикинула, — разгорну сугроб, спрячусь». И надо спешить, а то начнется движение по дорогам, головы из снега не подымешь.
Проползая мимо пустых цистерн из-под горючего, Марья Ивановна подумала: «Вот куда бы забраться, ни один черт не догадается!..»
В ожидании дня притаилась под хлебными амбарами. Расчет у нее простой: каким-то образом надо выискать возможность известить о себе своих друзей.
Земля под амбаром холодная, если прилечь, наверняка воспаление легких схватишь. И сесть никак нельзя: слишком низко. Так, видно, и мучиться: на локтях да на коленках.
Отсюда поселок весь как на ладони. Тихо, ни души, а уже рассвет, лишь кое-где закурились дымки из труб.
Потом появились полицаи, пошли по хатам со стуком и руганью. Им не открывают: видать, изрядно перепугали тут вчера людей, вот они и заперлись на засовы.
— Выходи на работу!
Баб, мужиков из хат выволакивают, сгрудив в кучу, повели с лопатами на станцию — стало быть, дорогу восстанавливать.
Потом немцы заявились и с ними начальник полиции Черноруцкий. Шастают, как воронье, от дома к дому, к Вере Пальгул, к Санфировым, к Петракозовым, ко всем подряд. Выжидала, не появится ли кто из своих вблизи амбара. Нет, люди ходят от нее далеко. А мимо два полицая прошли, имя ее упомянули. Еще верховые проехали — тоже разговор вели о ней.
День клонился к вечеру. Вдруг поблизости послышались детские голоса. Вскоре ноги играющих ребятишек замелькали перед разведчицей, и одна из девочек глянула под амбар и обмерла, встретясь лицом к лицу с Марьей Ивановной. Самонина окликнула ее, чтобы не пугалась. Да где там — девочка метнулась козочкой, что-то шепнула другим, те тоже заглянули под амбар и — кто куда. Лет по пять ребятишкам, несмышленыши. Разнесут теперь о ней по всему поселку.
Первым, кто появился у амбара, был староста Петракозов. Словно бы по делу он сюда, замки проверить.
— Дядька Кузьма! — окликнула его тихо.