— Слева фрицуганы! — доносится из головы колонны. — У кого оружие — за мной!..
Следом за Покацурой спрыгивают с подвод партизаны. Автоматы, винтовки наизготовку и — в лог. Марья Ивановна за ними: там, кажется, раненые, надо им помочь.
Свежие силы партизан вступают в бой. Побежали белорукавники, а за ними и фрицы. «Ура-а!» — летит им вслед. Грохают взрывы. Пули поют над головой.
Много раненых. Идут пошатываясь: у кого лицо перевязано, у кого нога волочится, у кого рука на перевязи. У одного Самонина забрала автомат — все легче будет ему, сердешному, ковылять, у другого — винтовку и вещмешок. А вот этот бородач совсем обессилел, длинное ружье бронебойное по снегу за собой волоком тянет.
— Дай-ка, отец!..
Не дает.
— Видела «таньку» фрицевскую?.. Горит! — И улыбается в усы.
Чья-то винтовка торчит из снега, прихватила и ее. А вон полицаи убитые лежат, при них оружие, не оставлять же его тут, надо подобрать. Партизаны спасибо скажут. Винтовок шесть, а то и больше навешала на себя. Хотела еще одну приспособить на плечо, но вот горе, силы нет с ней управиться. Поднимала, поднимала, так и не подняла. Связала ее вместе с еще одной, поволокла. Увидела невдалеке фрицевский автомат, свернула — и вдруг в глазах потемнело, земля закачалась под ногами. Марья Ивановна упала, гремя винтовками, словно в пропасть какую угодила.
— Хах-ха… Самониха в винтовках запуталась!..
— Да она, братцы, без сознания!.. А ну-ка, взяли! — Подоспевшие партизаны разбирают оружие, поднимают разведчицу под руки.
— И как тут было не упасть, вон сколь набрала!..
— Сколько же она думала их набрать?!
— Если б не упала, еще бы набирала!..
— Андрей-словак идет!..
Крибуляк встревожен и сердит.
— Зачем ушла с лоша?.. Кто тебе приказал?.. Тебя привязывать, да?.. Будешь со мной!..
Держит ее за рукав, словно она куда убежит. А потом уводит туда, где, сгрудясь в сторонке от дороги, стоят десятка два подвод и среди лошадей, понуро повесив голову, дремлет конь Васька.
У подвод — Беспрозванный, Спирин, Сафонов, Китранов, вокруг них — рядовые бойцы. Одни, так же, как и Андрей Иваныч, в немецкой форме под плащами или под тулупами, другие — с белыми повязками на рукавах: замаскировались хлопцы под немцев да полицаев.
Мимо движутся обозы с продовольствием и ранеными, с укутанными в одеяла детьми и бабами, с коровами на привязи. Колонна, свернув с грейдера и спустившись в низину, извивается по скрытому за лесными чащобами зимнику, исчезая за спасительным, все более усиливающимся снегопадом. Командиры дают наставления проезжающим, принимают донесения связных, время от времени прислушиваясь к отзвукам далеких перестрелок и угадывая, что делается в соседних отрядах. Обговаривают между собой все необходимое. Спирин остается с колонной. Во главе боевых рот— Покацура, ответственный за обоз — Китранов. Двигаться намечено в объезд населенных пунктов, к ночи обозам быть в Любеже.
— А мы там постараемся отряду организовать достойную встречу! — заверяет Дмитрий Дмитрич.
Это очень хорошо, что самому комиссару поручено возглавить столь важную для всей бригады операцию по уничтожению сборища изменников в Любеже. Убрать всю полицейскую верхушку в двух волостях — это все равно, что открыть ворота в Хинельские леса.
Марья Ивановна задремала в розвальнях под тулупом, не слышала, когда отъехали. Проснулась — уже опускаются сумерки, снежок по-прежнему сыплет, кругом открытое поле, вдали редкие огоньки мерцают. До Любежа, видимо, совсем недалеко.
Неслышно скользят сани по укатанному грейдеру. Подвода, в которой едет разведчица, головная. Здесь Крибуляк и Беспрозванный. Комиссар правит конем. Следом за ними цепочка подвод. На второй — опечаленный и посуровевший Вася Почепцов, Сафонов, Сивоконь. Кто в других, уже не разглядеть. Торчат автоматы и винтовки, белеют нарукавные повязки, угадывается немецкая форма: точь-в-точь гитлеровцы и их прихвостни едут по каким-то своим мерзким делам.
В полумраке со стороны Любежа показалась одинокая подвода.
— Стойте, хлопцы! — Дмитрий Дмитрии натянул вожжи. — Почепцов! Будешь за переводчика!..
Переждали, пока повозка не приблизится. Затем комиссар с Почепцовым и Крибуляком вылезают из саней, направляются к незнакомцу.
— Хальт! — Беспрозванный наставляет пистолет на седока и лопочет что-то непонятное, так, абы что, лишь была бы видимость немецкого разговора, толкает Васю в плечо: — Юберзетце!..
— Кто такой? — подступает Почепцов к проезжему. — Куда едешь?
— Ваше благородие!.. Я свой!.. В хуторе Веселом живу.
По голосу Марья Ивановна узнает веселовского старосту. И те, кто с ним разговаривает, его, конечно, сразу же узнали, но делают вид, что он им не знаком.
Несколько немецких слов грозно произносит Андрей Иваныч. Почепцов, как заправдашний переводчик, тем же тоном, что и Крибуляк, допрашивает напуганного мужика, тычет ему в грудь автоматом:
— А может, ты партизан, собака?!
Тот машет руками и отступает к своей повозке.
— Нихтс, нихтс… Я есть бургомистр… Яйки вам собираю, мильх…
— Гут, гут! — Беспрозванный снисходительно хлопает рукой изменника по плечу. А Почепцов знает свое дело — выпытывает у старосты все, что может интересовать партизан.
Предатели в Любеже съехались, только совещание перенесено на завтра по той причине, что не мог подъехать Черноруцкий: он сейчас со своими дружками на хуторе Веселом пьяный отсыпается после Новогодья. Любежский начальник полиции Симачев также затеял гулянку по случаю встречи со своим сыном, дезертировавшим из Красной Армии.
Посоветовавшись с людьми, комиссар решает послать для захвата Черноруцкого группу из четырех человек. Это Крибуляк, Почепцов, Сивоконь, четвертой — Самонина, хутор она знает хорошо и вообще может пригодиться, особенно для разведки.
— Если можно, возьмите гада живьем! — наставляет комиссар.
Почепцов садится на подводу старосты.
— Поехали!..
Две первые повозки отделились от колонны, остальные повернули на огни Любежа.
Правя лошадью, Марья Ивановна слышит, как предатель о чем-то говорит и говорит Васе, привык, сволочь, выслуживаться перед гитлеровцами и, наверное, вовсю ругает партизан. Как бы Почепцов не прихлопнул его прежде времени, он и так парень горячий, а сейчас тем более: ожесточен мученической гибелью своей невесты. Так хочется, чтоб на этот раз ничто не помешало изловить изменника номер один.
Остановились возле дома старосты.
— Заходите, заходите, гостечки дорогие! — лебезит предатель.
— Черноруцкий тут, у него, — успевает шепнуть Почепцов своим. Мужчины идут в хату, Марья Ивановна остается с лошадьми.
В хате засветили лампу. На шторах сменяются тени, — судя по всему, вошедшие усаживаются за стол.
А на улице ни души. В домах напротив горит свет, и в одном слышится пьяная песня — полицаи гуляют. Вон и лошади ихние во дворе ржут.
«Справятся ли?» Самонина с беспокойством заглядывает в окна, однако за шторами ничего не видно. В случае, если потребуется ее помощь, она знает, что делать. Автомат в санях, под соломой, а граната — вот она — в рукаве, все в том же надежном месте.
Главное происходит в течение нескольких минут. В хате послышались крики, возня, затем с треском распахнулись двери, и Иван Сивоконь, выскочив на крыльцо, пыхтя и матюкаясь, за нош выволок грузную тушу Черноруцкого, обмотанную веревками. Видать, мертвецки пьян предатель, а может, попотчевали «пана» прикладом: голова его болтается, как неживая, с тряпкой во рту.
— Самониха, сними-ка вожжи с повозки старосты! Живо!.. Там еще один зверь… Ковалко…
Ага, и этот гад попался — ловкий немецкий шпион и виновник гибели Стрелки.
Ковалка выволакивает Почепцов.
— Жидок на расправу, сволочь!.. Тьфу, несет как от стервы!..