Другой ярый украинофил, поэт Я.Щеголев, особенно много потрудившийся на ниве сочинения особого украинского языка и хваставшийся тем, что «двинул язык вперед и русским уже непонятен», в письме к молодой девушке, спрашивавшей у него совета в своих литературных занятиях, указывал: «Беда была бы в том, если бы вы попали в крокодиловы руки тех народников, которые в мутной воде рыбу ловят, которые бессердечно погубили немало нашей молодежи. Перестаньте мордовать себя мыслями, что народ на Украине задушен, замучен, что всюду угнетение, нищета, бедность и прочие ужасные вещи». Как отмечал Я.Щеголев, малорус «имеет равные права со всеми русскими поддаными, когда ж забито украинское слово, то виноваты тут сами украинофилы, ибо слишком ревностно забегают вперед не по очереди» (т. е. поднимают политические лозунги преждевременно, когда почва для них еще не подготовлена «культурной» работой).
И даже видный украинизатор 1920-х годов историк М.Яворский признавал: «Акт от 18 июля 1863 г. был реакцией не так против украинского языка, как против использования его в качестве средства революционной пропаганды, которая тогда проводилась хлопоманами. Только с этой стороны и были мотивы акта Валуева».
Кроме того, известно, что валуевский циркуляр открыто поддержал крупнейший на то время украинский писатель А.Стороженко. Вряд ли он стал бы это делать, если б запрет был направлен против литературы (представителем которой Стороженко являлся), а не против политики.
Вероятно, будет уместно привести и упоминание о «преследовании украинства», содержащееся в мемуарах М.С.Грушевского. В 1876 г., как раз через несколько недель после Эмского указа, он приехал с родителями на Украину. О новом запрете уже было известно (не опубликованный в печати, текст указа был разослан по всем инстанциям и быстро стал достоянием гласности). Грушевский пребывал еще в совсем юном возрасте, но, по собственному признанию, «тогда уже имел ухо достаточно настроенное на все украинское и видел людей, которые любили свою украинскую стихию». Тем не менее, он так и не услышал, чтобы кто-то возмущался «варварским запретом». Как ни в чем ни бывало, люди собирались, пели народные песни, обсуждали новости, в том числе и политические, но никто не выглядел угнетенным. «Я не припоминаю себе, что б кто-нибудь говорил про какое-то ошеломление от этого удара. Вспоминали разные курьезы, на которые приходилось пускаться, обходя запреты, но долгими и фатальными их, кажется, никто не считал». М.С.Грушевский объяснял это тем, что «люди редко оценивают или даже чувствуют правильно то, что происходит перед ними», а также тем, что это были обычные люди («обыватели»), пусть и любящие Украину, но далекие от политики.
Позднее Михаил Сергеевич пообщался и с представителями украинских политических кружков, много узнал об их тогдашней работе, планах, направленных на отрыв Украины от Великороссии, и (об этом он тоже напишет в своих воспоминаниях) признал, что все эти планы и «тактические линии» были «разбиты и спутаны зловещим указом 1876 года». Так были ли оправданы валуевский циркуляр и Эмский указ с точки зрения государственных интересов, а не интересов политиканствующих демагогов? Вопрос, думается, риторический.
«Поднимать малорусский язык до уровня образованного, литературного в высшем смысле, пригодного для всех отраслей знания и для описания человеческих обществ в высшем развитии — была мысль соблазнительная, но её несостоятельность высказалась с первого взгляда, — констатировал Н.И Костомаров. — Язык может развиваться с развитием самого того общества, которое на нём говорит; но развивающегося общества, говорящего малороссийским языком, не существовало; те немногие, в сравнении со всею массою образованного класса, которые, ставши на степень, высшую по развитию от простого народа, любили малорусский язык и употребляли его из любви, те уже усвоили себе общий русский язык: он для них был родной; они привыкли к нему более, чем к малорусскому, и как по причине большего своего знакомства с ним, так и по причине большей развитости русского языка перед малорусским, удобнее общались с первым, чем с последним. Таким образом, в желании поднять малорусский язык к уровню образованных литературных языков было много искусственного. Кроме того, сознавалось, что общерусский язык никак не исключительно великорусский, а в равной степени и малорусский… При таком готовом языке, творя для себя же другой, пришлось бы создать язык непременно искусственный, потому что, за неимением слов и оборотов в области знаний и житейском быту, пришлось бы их выдумывать и вводить предумышленно».
«На наш взгляд, в школе и учебной литературе почти нет места малорусскому наречию, и народ сам, становясь грамотным, чувствует инстинктивное влечение к усвоению общерусского литературного языка и нередко интересуется более произведениями на последнем, чем малорусскими книжками» — вторил Костомарову известный украинский литературовед и языковед Н.П.Дашкевич.
Многим ли отличаются эти мнения знаменитых учёных-украинцев, которых невозможно заподозрить в желании притеснить язык и культуру своего народа, от точки зрения, высказанной в циркуляре Валуева и подкреплённой Эмским указом? Очевидно, что распространённость на Украине русского литературного языка и нераспространённость сочинённого по инициативе польских деятелей «украинского литературного языка» объяснялась вполне естественными причинами, а не какими-либо запретами и преследованиями. Малорусскую литературу никто не запрещал. Произведения украинских писателей, не только представителей российской Украины (Тараса Шевченко, Марка Вовчка, Панаса Мирного, Ивана Нечуя-Левицкого и других), но и галичан (Ивана Франка, Юрия Федьковича) печатались и распространялись и в Малороссии, и в Великороссии. Видный участник украинофильского движения Д.Дорошенко, составивший библиографический указатель произведений «народной украинской литературы», изданных в 1894–1904 годах (когда ещё действовали положения Эмского указа), признавал, что в этот период «вышло довольно значительное количество украинских книг».
Другое дело, что авторы таких книг, пропагандируя украинский язык, сами оставались русскоязычными. Невероятно, но факт: русский язык был родным для большинства украинских писателей дореволюционной поры от Ивана Котляревского до Панаса Мирного. (Сомневающиеся могут открыть хотя бы собрание сочинений того же Панаса Мирного и посмотреть, на каком языке переписывался он со своими детьми. Или почитать опубликованные черновики писателя, чтобы убедиться на каком языке составлял он планы своих украиноязычных произведений). И известный украинофил поэт Павло Грабовский имел все основания написать Ивану Франко: «У нас по Украине много таких, которые пишут по-украински, а говорят по-московски». Грабовский спрашивал, так ли обстоит дело в Галиции? А в Галиции с языком была особая история.
Птенцы «гнезда» Франца-Иосифа
Сегодня трудно представить, что ещё в конце XIX — начале XX веков коренное население западноукраинских земель (Галиции, Буковины, Закарпатья), находившихся тогда в составе Австро-Венгрии, в национальном отношении не отделяло себя от великороссов и признавало родным русский язык. На русском языке творили местные писатели, выходили газеты, издавались книги. «Русский литературный язык различается от нашего галицко-русского наречия (говора) единственно немногими меньше понятными словами и иным выговором где-яких букв… — отмечалось в галицких учебниках грамматики. — Но мимо тех различий народ на всем том неизмеримом пространстве (речь шла о территории от Карпат до Камчатки — Авт.)… говорит одним и тем же русским языком, лишь одни с одним выговором, а другие — с другим».
Все это очень тревожило австрийское правительство, не без оснований опасавшегося, что языковая близость восточных провинций Австрийской империи с Россией, в конце концов приведет к их воссоединению. Ещё в начале ХIX века, когда львовский митрополит обратился к властям с просьбой разрешить преподавать в народных школах для галицко-русского населения на местном наречии (а не на польском языке), галицкий губернатор Гауер ответил, что такая мера нежелательна по «политическим причинам», поскольку народные говоры галичан являются «разновидностью русского языка». В том же духе высказался позднее наместник австрийского императора в Галиции граф Голуховский (поляк по национальности). Он заявил, что введение в галицкие школы народного языка будет стимулировать интерес учащихся к произведениям русской литературы, усилит тяготение населения к России, даст «лозунг к русификации края» и, в конце концов, приведёт к воссоединению галицких земель с Россией.