Осознав провокационные действия Мстислава, Владимир и Даниил вернулись к Чернигову, и здесь, судя по всему, их союз подвергся серьезному испытанию. Летописный рассказ об этом весьма невразумителен и запутан. В изложении НПЛ он выглядит так: «…и много пустошивь около Чернигова, поиде опять [к городу Чернигову]; и Михаилъ створивъ прелесть на Даниле и много би галицанъ и бещисла, Данила же едва уиде; а Володимиръ пришедши опять, седе въ Киеве»[86]. О «лютом» бое под стенами Чернигова на завершающей стадии похода говорится и в Галицко-Волынской летописи. Однако в ней результатом боев выступает мирный договор между Владимиром и Даниилом, с одной стороны, и Мстиславом и черниговцами — с другой. Михаил среди участников событий в такой интерпретации не значится. Вероятно, с помощью хитрости и лживых переговоров черниговскому князю удалось либо расколоть коалицию князей, либо развести во времени маршруты движения союзных войск и напасть отдельно на Даниила. Как бы то ни было, но истрепанные в боях галицко-волынские и киевские полки вынуждены были отступить[87]. Причем, как оказалось, на этом военные действия для них не прекратились. На подходе к Киеву выяснилось, что в окрестностях города объявились половцы, призванные союзным Михаилу князем Изяславом Мстиславичем. В утомленных войсках Даниила начались волнения, галицкие ополченцы отказались принимать участие в новых боевых действиях, и князь, похоже, поначалу с пониманием отнесся к их мнению: «Данилъ во и вои его бе иструдилася, попленилъ бо бе все Черниговьскые страны, воевалъ бо бе от Крещениа до Вознесения»[88]. Согласно Галицко-Волынской летописи, Даниил «бо бе изнемоглъся» и «хотяше изиити домови лесною страною», то есть отступить в свои земли по лесным тропам, где можно было избежать столкновения с кочевниками. Владимир Рюрикович и волынский воевода Мирослав потратили немало сил для того, чтобы переубедить князя и организовать новый поход: «Не подобить изиити труднымъ воемь противу целымъ», возражал он[89]. Угроза того, что половецкие нападения могут распространиться и на собственные владения Романовичей (перемещение половцев было зафиксировано у Звенигорода), заставила Даниила в итоге согласиться с уговорами и повернуть свои полки в степь.
Основные силы противника союзники встретили у Торческа, и, как говорит летопись, «бысь сеча люта»[90]. Войска Владимира и Даниила были смяты и рассеяны превосходящими силами половцев. Это был действительно полный разгром со значительными людскими потерями[91]. Причем оказалось, что Даниил не зря сомневался в надежности руководителей галицких полков. Как отмечает Галицко-Волынская летопись, именно совет «безбожьнаго Григоря Василевича и Молибоговичевь» (галицких бояр) позволил половцам захватить в плен около Торческа Владимира Рюриковича Киевского и волынского воеводу Мирослава[92].
Даниил, осознав, что сражение проиграно, бежал в Галич[93]. Здесь его ожидали брат Василько «с полкомъ» и новые провокации галицких бояр. Последние прислали ложное донесение о том, что окрыленные победой половцы двигаются к Владимиру Волынскому. Даниил немедленно отослал брата с войсками для предупреждения кочевников, «стерези Володимера»[94]. В результате князь оказался во враждебном городе практически в одиночестве, без какой-либо серьезной военной силы под рукой и в ненадежном окружении. Вскоре после отхода Василька «с полкомъ» бояре просто предложили Даниилу оставить Галич, и князь предпочел не искушать судьбу («не погуби себе»). Он покинул недружелюбный город и отправился искать поддержку в Венгрии, где после смерти короля-крестоносца Андрея II можно было ожидать смены внешнеполитического курса.
Таким образом, к лету 1235 г. оба союзника, галицкий и киевский князья, утратили свои столы. Плененный половцами Владимир Рюрикович был увезен в степь, где кочевники ожидали за него выкуп. Изяслав Мстиславич «Смоленский», сын Мстислава Романовича Старого, сел в Киеве[95]. А в Галич после ухода Даниила, горожане пригласили Михаила Черниговского[96], который превратился теперь в самого влиятельного государя Юга Руси, возродившего под своей рукой старый галицко-черниговский союз.
87
Совершенно ясно, что желанного результата — мира с Михаилом Всеволодовичем Черниговским — поход не принес. При этом следует признать неуместным обвинение Галицко-Волынской летописи в искажении событий (Майоров, 2001. С. 562). Нет никаких сомнений, что летопись излагала княжескую версию событий, тенденциозную версию, в которой некоторые факты могли замалчиваться и запутываться (Котляр, 1997. С. 103). Однако мы не имеем возможности утверждать, что она «грубо искажала события». На прямую фальсификацию событий при жизни того поколения, которое в них участвовало, летописец был не способен. С другой стороны, летописная информация нередко интерпретировалась неверно. Так, М. С. Грушевский считал, что Даниил и Владимир одержали решительную победу под Черниговом, захватили город и посадили там на княжение своего союзника Мстислава Глебовича (Грушевський, 1991. С. 247). Оснований для подобных заключений в летописи нет никаких. Победы одержано не было, но не было и решительного поражения. В противном случае ни о каком походе на половцев, который вскоре последовал, не могло быть и речи. Ср.: Dimnik, 1981. P. 73; Феннел, 1989. С. 114; Майоров, 2001. С. 565–566.
89
А. В. Майоров считает, что наибольшие потери понесли галицкие полки, чем объясняется и то, что сторонником продолжения борьбы и похода на половцев выступает волынский воевода Мирослав, подразделения которого пострадали мало (Майоров, 2001. С. 566–567). О потерях во время черниговского похода можно рассуждать, исходя лишь из краткого и обобщенного сообщения НПЛ о том, что после того, как Михаил «створил прелесть» на Данииле, он «много би галичан и бещисла, Данило же едва уиде» (НПЛ, 73–74, 284). «Галичанами» в этом сообщении, судя по контексту, названы собственно все войска Даниила, отчего говорить о значительном уроне именно в галицком ополчении не приходится. С другой стороны, потери несомненно были, причем у галичан они накладывались на сохранявшуюся в их среде неприязнь к Даниилу и недавние попытки сепаратных переговоров с Михаилом. То есть галицкий князь должен был чувствовать, что боевой дух основной части его войск (галичан) и был-то невысок, а сейчас совсем подорван. Сомнения в том, насколько можно полагаться на такую армию, и обусловили длительные раздумья князя по поводу нового похода на половцев.
92
ПСРЛ, II, 774; Котляр, 1997. С. 104. Мы считаем, что в сражении у Торческа вместе с галицкими и волынскими полками принимали участие и киевляне. Их разгром позволил Изяславу практически беспрепятственно занять беззащитную столицу Руси. О жестоком штурме и основательном разграблении Киева войсками Изяслава в 1235 г., как это нарисовано воспаленным воображением Л. Н. Гумилева (Гумилев, 1992. С. 504), источники ничего не говорят. Только в новгородской летописи сказано, что после занятия («взяша») Киева князья Михаил и Изяслав «много зла створиша Кыяном» (НПЛ, 74, 284; Карамзин, 1991. С. 635, прим. 347).
93
А. В. Майоров считает, что Даниил «позорно» бежал, «несмотря на продолжающиеся боевые действия», чем спровоцировал заговор и предательство галицких бояр (Майоров, 2001. С. 567–568). Не совсем понятно, на чем основывал подобные заключения исследователь. В летописи просто перечисляются судьбы князей во время сражения: «Данилъ же… Володимеру же…» (ПСРЛ, II, 773–774). Судя по летописному известию, пленение Владимира с Мирославом непосредственно следует за бегством Даниила и объясняется «светомъ» бояр. О том, что сражение продолжалось после бегства галицкого князя, не сообщается. Боярский заговор также, судя по всему, сложился ранее. Это можно заключить из того, что после поражения под Торческом Галич отказался признавать своим хозяином Даниила и пригласил к себе все того же черниговского князя Михаила, который смущал галичан во время похода на Чернигов. Заговор вызревал долго, и пленение киевского князя вместе с другими боярами Даниила — только один из его частных результатов. Также совершенно неуместно говорить о «позорном» бегстве: поле битвы после поражения принято покидать, причем преимущественно быстро.
95
НПЛ, 74, 284; ПСРЛ, I, 513; IV, 214; VI, 287; VII, 236; X, 104; XV, 364; XXV, 126. Дж. Феннел считает Изяслава сыном Владимира Игоревича, который был троюродным братом Всеволода Святославича Чермного, отца Михаила Черниговского. Это позволяет историку сделать заключение, что Михаил «посадил» в Киеве своего дальнего родственника, Ольговича (Феннел, 1989. С. 114). Однако, если вслед за летописью считать Изяслава Мстиславичем, то есть родственником Ростиславичей, ситуация оказывается существенно иной. Скорее всего, о какой-либо его зависимости от Михаила говорить не следует. В Галицко-Волынской летописи нет указаний на то, что после боев под Черниговом Михаил последовал к Киеву. Наоборот, об Изяславе говорится, что он «одинако не престааше», то есть один не перестал воевать (ПСРЛ, И, 772). Кстати, в Галицко-Волынской летописи не говорится об участии на стороне половцев в битве у Торческа кого-либо из русских князей. Их присутствие можно заключить только из сообщения НПЛ (и В. Н. Татищева, и Н. М. Карамзина): «приде Изяславъ с погаными Половци в силе тяжце и Михаило с черниговци подъ Киевъ, и взяша Киевъ, а Володимира и княгыню его имше Половци, поведоша в землю свою и много зла створиша кыяномъ» (НПЛ, 74, 284. Ср.: Татищев, 1995. С. 230; Карамзин, 1991. С. 635, прим. 347). Полагаем, что битва у Торческа и взятие Киева — события явно разновременные, отчего можно предположить, что Михаил в первом сражении, скорее всего, не участвовал, а был приглашен Изяславом лишь для содействия в осаде Киева (Карамзин, 1991. С. 504). Причем половцы в этих событиях выступают также самостоятельным союзником, который, во-первых, принимает на себя все тяготы военных столкновений, а во-вторых, преследует свои цели — грабеж киевских земель и выкуп за Владимира Рюриковича, который оказывается пленником не Изяслава или Михаила, а именно половцев. Надо полагать, что Изяслав Мстиславич не располагал сколько-либо значительными своими воинскими подразделениями, отчего его контроль над Киевом должен был зависеть от сторонней поддержки: Михаила, половцев или кого-то другого. В качестве курьеза следует также отметить, что даже М. Димник, ученик и соратник Дж. Феннела, считает, демонстрируя действительно византийскую изворотливость, что в Киеве сел именно Изяслав Мстиславич (то есть Ростиславич), но привел половцев и участвовал в сражении у Торческа Изяслав Владимирович (то есть Ольгович) (Dimnik, 1981. P. 74–76).
96
НПЛ, 74, 284; Татищев, 1995. С. 230; Грушевський, 1900. С. 149; Рапов, 1977. С. 124; Котляр, 1997. С. 104; Майоров, 2001. С. 572. Без каких-либо объяснений Дж. Феннел утверждает, что после ухода Даниила Галич заняли поляки, которых и изгнал Михаил (Феннел, 1989. С. 114). В источниках не содержится на этот счет никаких указаний. Столь же неожиданной выглядит и конструкция В. Т. Пашуто, который считает, что Михаил выгнал вернувшегося из плена Владимира Рюриковича из Киева, а уже потом, оставив в Киеве Изяслава, отправился в Галич (Пашуто, 1950. С. 216). Полагаем, что такая раскладка событий изрядно их запутывает и растягивает, при этом она не находит серьезной опоры в источниках.