По завершении победоносной кампании 1237 г. монгольское войско вновь собралось вместе. Как сообщает Рашид-ад-Дин, «осенью упомянутого года все находившиеся там царевичи сообща устроили курултай и, по общему соглашению, пошли войною на русских»[180]. Позднейшие три года истории Руси получили наименование «Батыево нашествие».
При таком широком фронте монгольского наступления утверждение о том, что в русских княжествах не знали о нависшей угрозе или не ждали скорого вторжения, звучат нелепо. Однако в некоторой мере это соответствует действительности.
Информация о событиях в степи, без сомнения, поступала и собиралась. В Ростовской летописи отмечено появление «татар» на Яике (1229 г.), их вторжение на территорию Волжской Болгарии в 1232 г., а также разгром этого государства объединенными силами монгольских ханов в 1236–1237 гг. [181] У нас нет достаточных сведений, чтобы утверждать, что столь пристальное внимание уделялось «татарам» и на юге Руси. В южнорусских и западнорусских источниках, сохранившихся до наших дней, о событиях тех лет в половецкой степи и Волжской Болгарии вплоть до 1237 г. нет ни слова. Скорее всего, властители этих земель были увлечены усобицей и не обращали особенного внимания на «восточные дела». Подобную халатность демонстрируют и новгородские летописцы, более увлеченные проблемами на своих западных границах.
Конечно, во всех русских землях помнили о столкновении с монгольским экспедиционным корпусом на Калке 31 мая 1223 г. Но возможно, выводы, которые сделали княжеские полководцы из этих трагических событий, никак не позволяли предупредить позднейшее вторжение. Русские князья в 1223 г. решили упредить нападение «татар» на Русь и поддались на уговоры половцев, которые за год до того были разбиты войсками Джэбэ и Субэдея. Полки ушли в степь и попались на провокацию монголов, изобразивших ложное отступление. Развернувшись, они атаковали превосходящие силы русских и после ожесточенного сражения обратили их в бегство. Монгольские всадники долго преследовали побежденных (до Днепра), но на поход в глубь непосредственно русской территории не решились[182]. Джэбэ и Субэдей, располагавшие ограниченным и утомленным контингентом проделавшего длинный переход войска, продемонстрировали русским князьям типичную тактику кочевников, способных на решительные маневры крупных по численности подразделений, но не обученных штурму укрепленных пунктов. Известно, что именно создание укрепленного лагеря на возвышенном месте позволило русским войскам в битве на Калке длительное время сопротивляться монгольским атакам: «Князь же Мьстиславъ Кыевьскыи, видящи таковое зло [бегство половцев], не поступи ни камо с места того [где стояли станом русские князья], нь стал бе на горе над рекою надъ Калкомъ; бе бо место то каменисто, и ту угоши [створи] город около себе в кольих, и бися с ними из города того по 3 дни»[183].
В этом отношении особенно примечательны свидетельства венгерского доминиканского монаха Юлиана, проезжавшего по Северо-Восточной Руси осенью 1237 г. и беседовавшего с Владимирским великим князем. Юрий Всеволодович продемонстрировал миссионеру широкую осведомленность как о монгольской тактике, так и о перспективных планах их экспансии. В своем отчете епископу Перуджи, легату апостольского престола, брат Юлиан в начале 1238 г. писал: «На укрепленные замки они не нападают, а сначала опустошают страну, грабят народ и, собрав народ той страны, гонят на битву осаждать его же замок»[184]. Здесь со всей очевидностью подчеркивается, что самостоятельных штурмов крепостей они не проводят. Это не должно было удивлять. Известно, что на Руси вообще не было принято прибегать к штурму, чреватому большими жертвами. Предпочитали длительные осады, «обложение». Плохо было известно само мастерство осады, а осадные машины (пороки) практически не использовались[185]. Поразительно, что об обстоятельствах покорения монголами Хорезма, где шах также применил тактику укрытия населения в крепостях и разделения армии на гарнизоны[186], на Руси ничего не знали и, что называется, «пошли тем же путем».
Брат Юлиан совершил два путешествия в Башкирию, в поисках так называемой Великой Венгрии, легендарной прародины европейских венгров. Желание принести учение Христа своим дальним родственникам в предгорьях Урала заставило братьев проповедников Юлиана и Герарда в 1235–1236 гг. проделать длинный путь через Константинополь, Тмутаракань и Волжскую Болгарию. Сложность пути усугублялась напряженной обстановкой в донских и волжских степях, где вот-вот ожидали монгольского вторжения. Зимой 1235–1236 г. монахи находились в районе устья Волги, где впроголодь жили в течение 6 месяцев, но отправиться дальше в направлении Урала не решались «из-за боязни татар, которые по слухам были близко»[187]. Голодной зимовки не выдержал брат Герард, умерший в мае 1236 г. Для того чтобы продолжить путь, в том же месяце монах Юлиан нанялся «слугою одного сарацинского священника с женою», в свите которого и попал в Башкирию[188]. Кроме того что он «открыл» Великую Венгрию и начал проповедь христианства, он также собрал любопытные сведения о политической ситуации в регионе. В частности, он вспоминал, что «в этой стране венгров» «нашел татар и посла татарского вождя, который знал венгерский, русский, куманский, тевтонский, сарацинский и татарский [языки] и сказал, что татарское войско, находившееся тогда там же по соседству, в пяти дневках оттуда, хочет идти против Алемании, но дожидались они другого [войска], которое послали для разгрома персов»[189]. После краткого пребывания в Башкирии летом 1236 г. брат Юлиан поспешил обратно в Европу для доклада о своих достижениях. Несмотря на то что обратный путь он все же избрал через Русь (Нижний Новгород — Владимир — Рязань — Чернигов — Киев — Галич), в своем отчете монах подчеркивал свои опасения «преград от русских»[190]. После второго путешествия, в письме епископу Перуджи он писал даже о «гонениях» на братьев проповедников от «суздальского князя»[191]. Неизвестно, насколько оправданной была тревога Юлиана за свою судьбу на русских землях, но в следующий раз он направился в Великую Венгрию прямым путем, то есть сквозь территорию Руси.
182
НПЛ, 266; Тизенгаузен, 1884. С. 26–27; Рашид-ад-Дин, 1952. С. 229; ИТ, 1937. С. 41. Ср.: Карамзин, 1991. С. 488.