С обреченным положением болгар можно сопоставить и ситуацию в Рязанском княжестве. Растерзанное внутренними усобицами, лишенное собственной инициативы влиянием могучего северного соседа, оно также было оставлено один на один с Батыем.
Сведения, которые мы черпаем из летописи, составленной при ростовском дворе, не могут в достаточно полной мере описать обстоятельства монголо-рязанского противостояния, а тем более со всей очевидностью указать на неблаговидную роль великого князя Юрия, бросившего верного вассала на неминуемую гибель. Ростовская редакция повести о монгольском нашествии на Северо-Восточную Русь, приведенной в Лаврентьевской летописи (далее — ростовская повесть), очень кратко повествует о падении Рязани и ни словом не отмечает какую-либо роль в этих событиях владимирского князя, его имя вообще не упомянуто[206]. К счастью, в новгородских и связанных с ними летописях сохранился более подробный вариант этого повествования (далее — новгородская повесть)[207]. Д. С. Лихачев считал, что он восходит к несохранившейся Рязанской летописи. Его же использовали и при составлении в 1270-х гг. «Повести о разорении Рязани Батыем», вошедшей позднее в комплекс сказаний о чудотворной иконе Николая Зарайского[208]. Кроме того, летописец Даниила Галицкого, использовавшийся в источнике Ипатьевской летописи, сохранил южнорусский извод рассказа о нашествии Батыя на Северо-Восточную Русь (далее — южнорусская повесть)[209]. Ростовская повесть составлена участником событий вскоре после 1238 г. Новгородская — близким наблюдателем произошедшего и также практически синхронно. Только южнорусский вариант повести появился несколько позднее, лишь во второй половине 1240-х гг. При этом во всех случаях повествователь отстоит от событий не более чем на десятилетие и тем самым заставляет относиться к своему изложению с исключительным доверием.
Сопоставление имеющихся источников позволяет достаточно полно реконструировать события. Проведя часть зимы где-то в лесостепи около Дона, Бату вместе с основной частью армии в ноябре-декабре 1237 г. подошел к границам Рязанского княжества:
«Зимоваша окаанныи Татарове подъ Чернымъ лесомъ, и оттоле приидоша безвестно на Рязаньскую землю лесомъ, съ царемъ Батиемь ихъ; и прьвое приидоша и сташа о Нузле, и взяша ю, и сташа ту станомъ»[210].
Обращает на себя внимание то, что «татары» подошли к русским границам «безвестно», то есть неожиданно. Вероятно, это было связано с тем, что они прошли «лесом», то есть не через тот степной коридор, у которого их, очевидно, ждали. Ясно, что они хотели запутать русских. Кроме того, имея возможность напасть неожиданно, они не стали ее использовать и предпринимать каких-либо поспешных действий. Наоборот, Нузла (Нужа, или Онуза) был, судя по всему, небольшим городком, расположенным на границе лесостепи где-то на берегах Воронежа (возможно, в устье Лесного и Польного Воронежа)[211]. Захватив этот городок, Бату остановился нарочито на границе рязанских владений и направил к русским вполне лояльное посольство, якобы для того чтобы избежать лишнего кровопролития. Должно было создаваться впечатление того, что монголы вовсе не желают двигаться на север и, если русские их не спровоцируют, далее не пойдут. Вина за вторжение в любом случае должна была лежать на непокорных русских, а не на представителе универсальной империи. История показывает, что в других регионах мира монголы всегда поступали точно так же: предложения о мире были подчинены целям дезориентации противника, разведки и оправдания экспансии в глазах собственных воинов.
Послы Батыя, которых князья предусмотрительно не подпустили к оборонительным укреплениям своих городов, предложили рязанцам мир в обмен на десятину, вероятно ежегодную:
«И оттоле посла послы своя, жену чародеицу и два мужа с нею, ко княземъ и в конех, десятое в белых, десятое в вороных, десятое в бурых, десятое в рыжихъ, десятое в пегих. Князи же Резаньстии Юрьи Инъвгоровичь, братъ его Олегъ [и Романъ] Инъвгоровичь, и Муромьскии и Проньскии, не пустячи к городомъ, [выидоша противу имъ в Воронажь]»[212].
О результатах этих переговоров судить сложно. О дальнейших действиях князей источники содержат противоречивую информацию, лишенную порою даже внутренней логики. Летопись излагает дело таким образом, что рязанцы сразу и наотрез отказались вести какой-либо диалог с монголами, но предложили им решить дело на поле брани («хотеша съ ними брань сътворити»[213]):
206
ПСРЛ, I, 460–467. В продолжении Суздальской летописи по Академическому списку содержится иной вариант повести о «татарском» нашествии (ПСРЛ, I, 514–522). Далее мы его именуем новгородским.
207
НПЛ, 286–289. Компилятивный вариант рассказа о монгольском нашествии на Северо-Восточную Русь, в основе которой лежит новгородская повесть, см.: СЛ, 85–90; ПСРЛ, I, 514–522; IV, 215–222; VI, 288–300; VII, 139–144; XV, 366–373.
208
Лихачев, 1949. С. 257–281. См. также: Лихачев, 1961. С. 9–22; Лихачев, 1963. С. 48–51; Лихачев, 1978. С. 366–370; Повесть, 2000. С. 473–474.
211
Насонов, 2002. С. 191; Кузьмин, 1965. С. 160–162; Повесть, 2000. С. 472. В. В. Каргалов предполагал, что речь должна идти о среднем течении рек Лесной и Польный Воронеж: «возможно, между ними, против широкого (15–20 км) прохода в массиве лесов, тянувшихся дальше по Лесному Воронежу» (Каргалов, 1967. С. 84). Судя по дальнейшему изложению летописи, ее автор четко отделяет места «Нузла» и «Воронаж»; то есть Нузла, по нашему мнению, должна находиться значительно южнее «Воронажа», у которого рязанские князья встречали монгольских послов, отправившихся на север из «Нузлы». Если «Нузлу» разместить в среднем течении Лесного Воронежа, то «Воронаж» должен находиться чуть ли не в ближайшей округе Рязани, что допустить сложно. Полагаем, что более правильно размещать «Нузлу» в районе устьев Лесного и Польного Воронежа, а местность «Воронаж» — в их среднем течении. Другие варианты локализации: Черменский, 1960. С. 14–15; Кузьмин, 1965. С. 161–162; Кривошеев, 2004. С. 131, прим. 2).
212
ПСРЛ, I, 514. В квадратных скобках — реконструкция текста по Новгородской первой летописи (НПЛ, 286). В. Т. Пашуто почему-то считал, что послов монголы направили в Рязань уже после захвата Пронска (Пашуто, 1960. С. 134), что никак не подтверждается источниками.