«И ркоша имъ князи: «…аще нас не будет всех, то все то ваше будет». И оттоле пустиша их къ Юрью в Володимерь, и оттоле пустиша от Нухле Татары в Воронажи. Послаша же рязяньстеи князи къ Юрью к Володимерьскому, просяще у него помоце, или самому поити»[214].
Остается непонятным, почему, если война признавалась неизбежной, было необходимо отсылать батыевых послов во Владимир, а за ними вдогонку посылать собственные просьбы о помощи. И по какой причине в таком случае князья вдруг разрешили («пустиша») татарам переправиться через Воронеж и вступить на рязанскую территорию — от Нузлы, занятой татарами ранее, в «Воронажи», то есть туда, где они встречались с татарскими послами (по некоторым предположениям, междуречье Лесного и Польного Воронежа)?[215] Тактическим ходом это назвать нельзя. Скорее всего, перед нами следы позднейшей модернизации событий, направленной на прикрытие неуклюжих действий князей накануне вторжения. Рязанцы, находившиеся фактически в вассальной зависимости от Суздаля, должны были действовать в рамках проводимой их сюзереном политики, то есть уступать, замирять и соглашаться с татарами. Вероятно, Юрий Ингваревич, встретив послов за городом, что могло быть признано дружеским жестом, немедленно согласился с требованиями Батыя и позволил его войскам переместиться для зимовки от Нузлы на Воронеж, где ждать послов от великого князя. Так как в Рязани считали, что самостоятельно (без согласия сюзерена) мирный договор с монголами они заключать не могут, то отослали парламентеров во Владимир, где и принимались важные внешнеполитические решения[216]. Однако расчет на заступничество со стороны Суздаля не оправдался. Великий князь Юрий предал рязанцев, хотя и сделал это перед лицом нависшей над всеми его землями угрозой, что в глазах летописца служит ему некоторым оправданием:
«Юрьи же самъ не поиде, [ни посла къ нимъ,] ни же пакы послуша князь рязаньскых молбы, нь самъ хоте особь брань сътворити.
Нь уже бяше божию гневу не противитися, яко же речено бысть древле Исусу Наугину господомь; егда веде я господь на землю обетованую, тогда рече:
«Азъ пошлю на ня преже вас недоумение и грозу и страх и трепетъ».
Також и преже сих отъять господъ от нас силу и храбрость, а недоумение и грозу и страхъ и трепетъ вложи в нас за грехы наша»[217].
Примечательно, что позднейшая «Повесть о разорении Рязани Батыем» предлагает более живописную версию событий, в которых центром произошедшего выступает не отказ Владимирского князя в помощи, а самостоятельные переговоры рязанцев с монголами. Согласно этому источнику, после того как «безбожный царь Батый» пришел «на Русскую землю» и остановился на р. Воронеж («ста на реце на Воронеже»), он «присла на Резань» к князю Юрию Игваревичу «послы безделны», то есть бесполезные, ложные, «просяща десятины въ всем: во князех, и во всяких людех, и во всем». «И услыша великий князь Юрьи Ингоревич Резанский приход безбожнаго царя Батыа, и вскоре посла в град Владимер к влаговерному и великому князю Георгию Всеволодовичю Владимерскому, прося помощи у него»[218].
Повесть составлялась более чем через 30 лет после описанных событий, и отдельные словосочетания здесь часто носят случайный характер. Так, заранее сообщается, что послы были «безделны», а за помощью рязанцы посылают, лишь только «услыша» о подходе монголов. Это, конечно, не более чем смысловая конструкция, в которой при всем при том сохраняется безусловно верная последовательность событий.
После получения отказа в военной поддержке Юрий Ингваревич, согласно Повести, созывает «братью» на совет. В собрании приняли участие три Ингваревича — Юрий, Роман, Олег, а также Юрий Давыдович Муромский и кто-то из пронских князей, отождествить которого затруднительно[219]. Фактически князья собрались для определения дальнейшей совместной политики в условиях неисполнения Суздалем обязанностей сюзерена. Феодальное право, как известно, позволяет вассалам отказаться от присяги верности в том случае, если их покровитель оказывается неспособным защитить их. Дальнейшие действия князей демонстрируют их поиски новых оснований для внешнеполитической ориентации. Во-первых, сам факт совещания говорит о создании военно-политического альянса Рязани, Пронска, Мурома, а также Коломны, чья принадлежность к Суздальскому княжеству в те годы, видимо, была (или стала?) условной. Во-вторых, совещание приняло решение искать сепаратного соглашения с Батыем: «…и начаша совещевати, яко нечестиваго подобает утоляти дары». Речи о войне пока не шло: ведь, как было сказано выше, рязанцы немедленно по прибытии батыева посольства согласились на предложенные ханом условия. Поэтому у князей были основания рассчитывать на возможность избежать военного столкновения. С другой стороны, планы монголов на универсальное господство не были секретом даже для странствующего доминиканского монаха, практически не понимавшего местных языков, а уж тем более не могли оставлять иллюзий владетелям Рязани. Поэтому основной целью переговорного процесса с Батыем должно было стать максимальное оттягивание начала войны.
215
В Софийской I летописи приводится иная интерпретация этого текста: «И оттоле пустиша ихъ къ Юрью в Володимерь; и начаша воевати землю Рязаньскую, и плениша ю до Проньска, а из Володимеря пустиша ихъ от Нухле в татары въ Вороножь» (ПСРЛ, VI, 288. Похожее в Новгородской IV, но пропущено последнее слово (ПСРЛ, IV, 215). Такое прочтение позволяет иначе реконструировать события: сразу после прихода татар рязанцы затворились в своей столице, позволили им разорять свою землю, а уже потом, после возвращения из Владимира татарских послов, направили просьбу о помощи к великому князю; после того как Юрий отказался помогать рязанцам, Батый приступил к осаде города. Полагаем, при такой трактовке произошедшего возникает много дополнительных проблем и вопросов. Например, неясной остается позиция Батыя, который посылает послов во Владимир в то время, когда уже приступил к грабежу рязанских поселений: зачем тогда посольство? Очевидно, рязанцы успели получить отказ Юрия еще до начала осады, но это случилось уже значительно позже того, как к Батыю вернулись его послы из Владимира: зачем было выжидать столько времени? Ждать, пока реки замерзнут? К 16 декабря Ока замерзает и в обычные годы, а зима 1237–1238 гг., судя по летописи, была суровой (Борисенков, Пасецкий, 1988. С. 265). Неясными остаются и результаты переговоров татарских послов во Владимире. К тому же сам текст сообщения оказывается излишне корявым: от «Нухли» (Нузлы), которую татары заняли первым делом, послов пускают (кто?! Рязанцы?! Юрий?!) «в татары въ Вороножь», к месту, на котором рязанские князья и встретили тех самых послов. Все наоборот! Если бы от «Воронаж» пускали в «Нухли», то сомнения бы исчезли. Однако композиция текста во всех источниках остается неизменной, и это заставляет в очередной раз отказать в достоверности реконструкции Софийской I летописи.
216
В. Н. Татищев писал, что кроме Владимира Юрий Рязанский посылал за помощью и к князьям «северским и черниговским», которые отказались помогать, памятуя то, что рязанцы не пришли к ним в битве на Калке: «…такоже северские и черниговские не пошли, извиняясь, что как резанские с ними на Калк не пошли, когда их просили, то и они помогать им паки в страх вдаваться не хотят». «И тако ни един князь другому помогать не хотел», — заключал историк (Татищев, 1995 (2). С. 232). В. Т. Пашуто с доверием относился к этому указанию и считал, что Юрий Ингваревич посылал за помощью к Михаилу Всеволодовичу Черниговскому и Галицкому (Пашуто, 1960. С. 134). Так же считали и некоторые другие исследователи (Иловайский, 1858. С. 128; Каргалов, 1967. С. 85).
217
НПЛ, 286. В квадратных скобках — дополнение из Тверской летописи (ПСРЛ, XV, 366). Тот же текст: ПСРЛ, I, 515. Производный от этого текст содержится в «Повести о разорении Рязани Батыем»: Повесть, 2000. С. 140.
219
В Повести указаны другие имена, которые большей частью неизвестны летописи: «Давыд Ингоревич Муромский» — это, скорее всего, ошибка, а читать следует Юрий Давыдович, который действительно правил в Муроме, в отличие от кого-либо из Ингваревичей; «Глеб Ингоревич Коломенский» — под этим именем, судя по всему, скрывается Роман Ингваревич, который позднее упоминался в качестве организатора обороны Коломны, а в крещении мог носить традиционное для Глебов имя Роман (как Св. князь Глеб, брат Бориса); «Олег Красный» — это Олег Ингваревич, известный своей внешней привлекательностью; «Всеволод Пронский» — неотождествленный персонаж, возможно, сопоставимый с Всеволодом Глебовичем Пронским, погибшим в 1208 г., что позволяет видеть в его упоминании ошибку. См.: Рапов, 1977. С. 132–134; Повесть, 2000. С. 475–476.