Для переговоров и в качестве заложника в ставку Батыя на р. Воронеж был направлен сын Юрия Ингваревича Федор «з дары и молении великиими, чтобы не воевал Резанския земли». По внешним признакам миссия княжича оказалась успешной: «Безбожный царь Батый, льстив бо и немилосерд, приа дары и охапися лестию не воевати Резанския земли, и яряся хваляся воевати Русскую землю»[220].
Сепаратное соглашение было заключено, и казалось бы, ничто не должно было предвещать разрыва. С рязанской стороны стремление к миру было вполне искренним. В случае вооруженного столкновения их поражение было предопределено. Кроме того, подстрекая хана к вторжению в «Русскую землю», под которой, судя по всему, понималась Северо-Восточная Русь[221], они оказывались изгоями среди своих же родственников, а также восстанавливали против себя Владимирского великого князя. При прочих равных Батыя также должны были в большей степени интересовать близкий к половецкой степи Киев и могущественный Владимир Залесский, чем бедная пограничная Рязань. Однако эти расчеты оказались неверными.
Исследователи разнятся во мнениях о причинах, побудивших Батыя разорвать только что заключенный мир. «Повесть о разорении Рязани Батыем» объясняет случившееся гневом хана, которому княжич Федор отказался предоставить «на ложе» свою жену Евпраксию:
«И нача [Батый] просити у рязаньских князей тщери или сестры сове на ложе. И некий от велмож резанских завистию насочи безбожному царю Батыю на князя Федора Юрьевича Резанскаго, яко имеет у собе княгиню от царьска рода, и лепотою-телом красна бе зело. Царь Батый, лукав есть и немилостивъ в неверии своем, пореваем в похоти плоти своея, и рече князю Федору Юрьевичю: «Дай мне, княже, ведети жены твоей красоту!» Благоверный князь Федор Юрьевич Резанской и посмеяся, и рече царю: «Не полезно бо есть нам, Христианом, тобе, нечестивому царю, водити жены своя на блуд, — аще нас приодолееши, то и женами нашими владети начнеши»»[222].
В самом по себе требовании Батыя, как отмечал Ю. В. Кривошеев, не было ничего необычного. Для монголов требовать от покоренных народов женщин себе «на ложе» было обычным, а если такое требование исходило от самого хана — даже почетным актом[223]. Однако реакция Федора оказалась непропорциональной и, видимо, изумила Чингизида, показалась ему оскорбительной:
«Безбожный царь Батый возярися и огорчися и повеле вскоре убити благовернаго князя Федора Юрьевича, а тело его повеле поврещи зверем и птицам на разтерзание; инех князей, нарочитых людей воиньских побилъ»[224].
Разумеется, мы не склонны связывать начало монгольского вторжения борьбой за честь княгини Евпраксии. Однако считаем, что какие-то общие отзвуки реальных событий эта история все же несет. Например, факт убийства русских послов в монгольской ставке не вызывает сомнений. Любопытно отметить, что даже Повесть не говорит о немедленном после отказа наказании Федора, но лишь «вскоре». Поводов для этой резни могло быть несколько. Причем дипломатическая неопытность княжича Федора, да и вообще всех рязанских князей, внешней политикой которых последние годы занимался исключительно суздальский сюзерен, могла играть не последнюю роль.
С другой стороны, не следует игнорировать и фактор большой межгосударственной интриги. Сепаратное соглашение Рязани с Батыем напрямую било по интересам Владимирского князя, который оказывался перед лицом еще более усилившегося врага: пропустив через свои земли монгольское войско, рязанские князья, скорее всего, вынуждены были бы к нему присоединиться. Фактически, отказавшись поддерживать рязанцев, Юрий Всеволодович оказался в положении, когда был заинтересован в подстрекании монгольской агрессии против них. Получился замкнутый круг интересов, в который были загнаны все властители Северо-Востока Руси необдуманными действиями Владимиро-Суздальского «замирителя».
221
Вполне может быть, что в данном тексте «Русская земля» — это не более чем патетическое выражение, а не реальный географический объект. Однако если предположить, что за этим термином скрыто конкретное топографическое указание, то оно должно соответствовать Северо-Восточной (Владимиро-Суздальской Руси), о которой не раз говорится и в самой Повести. Так, в Повести отмечено, что «желая Рускую землю попленити» Батый «поиде на град Суздаль и Владимер» (Повесть, 2000. С. 146). О Южной Руси, собственно Русской земле, и Киеве в Повести нет ни слова.