Кроме этих подробностей, летопись содержит и изложение «вин» болоховцев: «…оставили во ихъ Татарове, да имъ орють пшеницю и проса; Данилъ же на не волшую вражьду, яко отъ Тотаръ болшую надежу имеаху»[589]. Оказывается, их участие в борьбе за Галич на стороне Ростислава вовсе не является главной причиной. В основном они обвинялись волынцами в том, что оказывали продовольственную помощь монголам в период их похода в Европу. Нет никакого сомнения, что перед нами — поздняя акцентировка, которая не являлась существенной в 1242 г. У Болоховских князей, столкнувшихся с армией Бату, не было выбора, причем в этой своей торговой деятельности с новыми хозяевами степи они не были ни одиноки, ни оригинальны. Позднее это могло выглядеть предосудительно, но в те годы — ничуть.
Только Ростислав «одинако не престааше», как записано в летописи, после разгрома Болоховской земли. Более того, деятельность Романовичей практически не ослабила его позиций в Галиче. Наоборот, уже вскоре власть в городе захватывает великий боярин Владислав, который приглашает на княжение молодого Ольговича и принимает от него руководство галицкой тысячей. В начале осени 1242 г., когда монголы еще находились на Балканах, Западная Русь опять была охвачена междоусобицей и расколота на враждующие группировки: Ростислав с галицкими боярами (тысяцким Владиславом с сотоварищами) против волынских князей Даниила и Василька. Престарелый Михаил Черниговский, казалось бы, на этот раз в событиях участия не принимал, но пребывал в днепровской столице, восстановление которой должно было его особенно заботить.
Романовичи на новый захват Галича среагировали очень быстро: «…скоро поидоста на нихъ»[590]. Ростислав испугался стремительного наступления волынских дружин и бежал в Щекотов. Вместе с ним город покинули Владислав, епископ Артемий и другие сторонники. Видимо, оборонительные сооружения спустя полтора года еще не были восстановлены: местный «самодержец» Доброслав в период своего правления обустройством не занимался, а Даниил еще не имел такой возможности. Укрыться повстанцам было не за чем.
Романовичи погнались за отступающим противником, но внезапная весть заставила их остановиться. Батый начал отход из Европы:
«…весть приде ему, яко тотарове вышли суть и[зъ] земле Угорьское, идуть в землю Галичьскую и того вестью спасеся [Ростиславъ] и неколико от бояръ его ято бысть»[591].
Судя по всему, часть монгольских войск должна была возвращаться через Галицию, что должно было насторожить местного властителя, заставить его прекратить погоню и отвести полки в укрытия. Однако, кроме как о прекращении погони, в летописи ничего не говорится. Напротив, сразу вслед за известием о спасении Ростислава сообщается о желании Даниила «уставить» («уставити», «установити») свою землю. С этой целью князь направился к городу Бакота и крепости Калиус на Днестре — русским поселениям, находившимся в зоне прохода монгольских туменов с Балкан в Половецкую степь. Причем рать, изгнавшая перед этим Ростислава из Галича, была распущена. Василько отъехал обратно во Владимир Волынский, а дворский Андрей с другой частью дружины был послан на занятие Перемышля, в котором укрылась часть сторонников Ольговичей (в частности галицкий епископ Артемий и Константин Рязанский[592]).
В следующей летописной статье говорится, что монголы гнались за Ростиславом, но тот бежал в Венгрию, где женился на дочери короля Белы, а Даниил в это время был в крепости Холм, и к нему прибыл «половчинъ его именемь Актаи», известивший о возвращении Батыя из Венгрии. Кроме того, Актай сообщил о том, что монголы направили на поиски Даниила отряд под командованием багатуров Маномана и Балая. После этого князь оставил Холм и отъехал к брату Васильку (вероятно, во Владимир) вместе с митрополитом (уже!) Кириллом, «а Татарове воеваша до Володавы и по озерамъ много зла створше»[593].
592
ПСРЛ, II, 793; ГВЛ, 2005. С. 112–113. В. Т. Пашуто считал, что Константин был служилым князем у Ростислава, но не уточнил его происхождение (Пашуто, 1950. С. 139, 149). В литературе встречается отождествление этого Константина с сыном рязанского князя Владимира Глебовича, участником резни в Исадах в 1217 г., чья судьба после 1217 г. в источниках не зафиксирована (Донской, 1991. С. 101; ГВЛ, 2005. С. 263). Но хотя обозначение «Рязаньский» обычно указывает на княжеский титул, скорее всего, речь идет о некоем рязанском боярине Константине, стороннике соседних черниговских князей, участнике междоусобицы на стороне Ольговичей (см. именной указатель к Ипатьевской летописи. ПСРЛ, II. C. XIX). Упоминается он только однажды.