Обращает на себя внимание схожесть известий двух вышеописанных статей. Создается впечатление, что перед нами — два варианта сообщения об одних и тех же событиях осени-зимы 1242 г., когда Ростислав действительно был изгнан из Галича и бежал в Венгрию, а Батый вернулся в Причерноморские степи. Однако это не совсем так. Во второй статье упоминается брак Ростислава и дочери короля Белы, состоявшийся не сразу после его бегства, а Кирилл назван митрополитом, что допустимо только после 1246/47 г. Причем и о монголах в первой статье говорится, что они только что «вышли» из Венгрии, а во второй, что «Батыи [уже] воротилъся есть изо Угоръ и отрядилъ есть на тя два богатыря»[594]. Таким образом, даже если признать вторую статью более поздней и обобщающей больший промежуток времени, то описанные события все равно никак не могут переплетаться.
Последовательность произошедшего реконструируется таким образом. Осенью 1242 г. Даниил изгоняет из Галича Ростислава, погоню за которым прекращает после получения известия о возвращении монголов из Европы. Далее Романовичи приступают к срочному приготовлению укреплений для возможного столкновения с захватчиками. Для подготовки крепостей к предполагаемому вторжению Даниил едет на Днестр, Василько — к Владимиру, а дворский Андрей захватывает Перемышль. Монголы действительно проходят рядом, но нападений не предпринимают. Только задевают дружину обездоленного Ростислава. После того как зимой в начале 1243 г. Батый прибыл в Волго-Донское междуречье, он посылает в покоренные русские земли небольшие конные отряды, призванные сообщить местным властителям, что им следует прибыть в его ставку на поклон и уложение отношений[595]. Весть об этом застает Даниила в Холме, но князь уклоняется от встречи с монгольскими посланниками. Отряд Маномана и Балая, обескураженный поведением местного властителя, в озлоблении громит сельские поселения вплоть до Володавы в среднем течении Западного Буга.
Очевидно, что контакт между галицко-волынским князем и Батыем в 1243 г. установлен не был. В то время как Ярослав Суздальский направился на Нижнюю Волгу в монгольскую ставку, Даниил приглашение проигнорировал.
Так же, судя по всему, поступил и Михаил Всеволодович Киевский (Черниговский). Летопись сообщает, что как только он узнаёт о браке своего сына с дочерью короля Белы, то немедленно отправился («беже» = побежал) в Венгрию[596]. Подобные эксцентричные действия должны были быть связаны с некоей угрозой для него. О каких-либо акциях, направленных против Киева или Чернигова со стороны Даниила, мы не знаем. Скорее всего, эти разоренные области не интересовали волынцев, их заботил Галич, более удаленный от Половецкой степи («Комании»). Выходить к Днепру они не собирались, в противном случае летописец, панегирист Даниила Романовича, обязательно отметил бы это — претензии на древнерусскую столицу оставались явлением почетным и знаменательным, подчеркивающим величие и амбиции князя претендента. Ничего подобного мы не наблюдаем. Михаил просто бежит в Венгрию. Но в Венгрии его родной сын и новоиспеченный тесть «чести ему [Михаилу] не створиста»[597]. Вскоре разгневанный («розгневався на сына») князь снова вернулся на Русь, на этот раз в Чернигов.
Во всех отношениях примечательная ситуация, которая изобилует зонами недосказанности. До нас не дошло никаких письменных источников киевского или черниговского происхождения, повествующих об этом периоде. Мы не располагаем какими-либо обрывками летописания Ольговичей. На Волыни и на северо-востоке образ князя Михаила неизменно представляется в неблагоприятном свете и кратко. Как Ярослав, так и Даниил были его соперниками. Поэтому все рассуждения о действительных причинах ссоры Михаила Черниговского и его сына, выступающего в союзе с венгерским королем, остаются предельно гипотетичными. Затруднительна для определения даже датировка этих событий. Летописная конструкция выглядит так: Ростислав с Белой не оказали Михаилу чести, после чего князь разгневался, вернулся в Чернигов и далее направился к Батыю «прося волости своее от него»[598]. В монгольской ставке Михаилу велели «поклонитися огневи и болваномъ ихъ», что невероятно возмутило невоздержанного и свободолюбивого князя. Он «укори и[хъ] и глухыя его кумиры», после чего был (вместе со своим боярином Федором) заколот по приказанию хана. Батый был оскорблен хамским отношением русича к кумиру (идолу) Великого Чингисхана, а также нежеланием того очиститься, пройдя между двумя кострами. Другие русские князья исполняли эти процедуры, но черниговский своеволец отказался. Его постигла унизительная мученическая смерть[599], благодаря которой он был вскоре причислен Церковью к лику святых. Считается, что инициатором почитания «Мучеников Михаила, князя Черниговского, и боярина его Феодора» была дочь Михаила Мария (ум. 1271 г.), мать Бориса и Глеба Васильковичей, князей Ростовских[600]. Вскоре в его честь был возведен в Ростове деревянный храм, сгоревший от удара молнии в 1288 г.[601] Такая скорость для утверждения нового праздника весьма необычна и отражает решительное стремление семьи Васильковичей закрепить новый культ. По их инициативе была создана также «Повесть об убиении Михаила Черниговского», сохранившаяся в большом количестве списков, как в составе летописей, так и отдельно[602]. Традиционно считается, что князь погиб 20 сентября 1246 (6754) г. Эту дату используют как историки-исследователи, так и священнослужители[603].
594
ПСРЛ, II, 794. В квадратных скобках — смысловое дополнение автора данной книги (Д. Х.).
595
В. Т. Пашуто считал, что Батый послал против Даниила карательный отряд и сделал это в период своего отступления из Венгрии (Пашуто, 1977. С. 222).
599
Подробнее об обстоятельствах поездки и убийства Михаила см.: Горский, 2006. С. 138–153.
602
См.: НПЛ, 298–303; СЛ, 101–105; ПСРЛ, VI, 318–325; VII, 152–156; XV, 386–393; Сказание, 2000. С. 156–162; Серебрянский, 1915. С. 111.
603
Серебрянский, 1915. С. 51; Сказание, 2000. С. 479; Dimnik, 2003. P. 368–373; Горский, 2006. С. 138.