После многочисленных приготовлений и условностей галицкий князь был принят Батыем. Летописец достаточно подробно передает их разговор:
«Данило, почему раньше не приходил, а теперь пришел? Но и то хорошо. Пьешь ли черное молоко, наше питье кобылье, кумыс?» («Данило, чему еси давно не пришелъ, а ныне оже еси пришелъ, а то добро же, пьеши ли черное молоко, наше питье кобылии, кумузъ»), — встретил хан князя легким упреком и любезными вопросами, что, конечно, на дипломатическом языке должно было означать уважительное отношение и даже расположение.
Даниил отвечал тем же:
«Раньше не пил, но теперь ты велишь, поэтому пью» («Доселе есмь не пилъ, ныне же ты велишь, пью»).
В ответ князь удостоился предельной похвалы:
«Ты уже наш, монгол! Пей же наше питье!» («Ты уже нашь же Тотаринъ, пии наше питье»)[656].
Даниил испил кумыса и поклонился «по обычаю ихъ», после чего направился на прием к ханше. Батый избрал в качестве формы общения с Даниилом предельную любезность. Все должно было склонять князя к сотрудничеству. Он должен был чувствовать себя в родной семье: «…ты теперь свой, наш, один из владетелей в рамках великой мировой монгольской империи! Ты велик, как и я, как и мы!».
«О злее зла честь Татарьская!» — восклицает по этому поводу летописец. Позор и срам все это для русского князя, отец которого (Роман Мстиславич) «бе цесарь в Рускои земле, иже покори Половецькую землю и воева на иные страны все»[657]. Пробыв у Батыя 25 дней, с тяжелым чувством возвращался домой Даниил. Хотя «отпущенъ бысть И поручена бысть земля его ему, иже бяху с нимь», но внутренний осадок от этого визита остался тяжелый. Более такого путешествия князь не повторит.
Все последующие годы своей жизни Даниил проведет либо в борьбе с монгольскими военачальниками, либо в подготовке к ней. Он теперь однозначно воспринимал установленные даннические отношения и личную зависимость как меры временные. С одной стороны, его близость с Батыем способствовала росту его авторитета в западноевропейской политике. Он мог не беспокоиться о южном пограничье и полностью сконцентрироваться на западных делах. После смерти в 1247 г. Конрада Мазовецкого, а вскоре и его старшего сына Болеслава Романовичи активно включились в польские княжеские усобицы, поддерживая одного из сыновей Конрада, Земовита, в ущерб другому сыну — куявскому князю Казимиру[658]. В промежутках совершали крупные карательные походы на ятвягов[659]. Тогда же (примерно в 1248–1249 гг.) участвовали во внутреннем конфликте в Литве, поддержав племянников Миндовга жемайтских князей Товтивилла, Едивида и Выкинта[660]. А в 1248 г. Даниил даже ввязался в войну за австрийское наследство, стремясь утвердить герцогство за своим сыном Романом. В ходе войны галицко-волынские полки доходили вплоть до города Опавы (в 1253 г.), а отдельные отряды действовали и в Австрии (до конца 1253 г.)[661]. На такую активную внешнюю политику, граничащую с авантюризмом, можно было решиться только будучи сверх меры уверенным в собственных силах и уповая на полную безопасность со стороны монголов.
С другой стороны, как было отмечено выше, в эти годы не затухала внутренняя борьба в Монгольской империи. Избранный летом 1246 г. великий хан Гуюк находился у власти не более двух лет, после чего был отравлен. Последовало новое междуцарствие, во время которого Бату проявлял предельную активность. В эти годы сложилось противостояние двух группировок Чингизидов: дома Джучи и Толуя, с одной стороны, и дома Чагатая и Угэдея — с другой. В 1250 г. Бату созвал курултай из своих сторонников. На нем ханом был избран старший сын Толуя Менгу (1250–1259). Бату заставил других родственников признать эти выборы, а сам вплоть до своей смерти в 1255 г. считался фактическим соправителем. Рашид-ад-Дин писал об этом так:
«Он [Бату] сам возвел [дословно — "поднял"] Менгу-каана на каанство и заставил всех своих братьев, родственников и эмиров подчиниться и покориться ему. Он послал вместе с ним своего брата Берке и своего сына Сартака, который был наследником престола, с тремя туменами войска, дабы они в местности Онон и Келурен, которая была коренным юртом Чингисхана, посадили его на престол каанства и трон миродержавия и исправили и загладили бы козни детей Угэдэй-каана, замысливших вероломство»[662].
661
ПСРЛ, II, 813–814, 820–826. См. об этом: Włodarski, 1966. S. 136–151; Котляр, 1997. С. 124–127.
662
Рашид-ад-Дин, 1960. С. 80–81; Тизенгаузен, 1941. С. 66–67. В квадратных скобках — дополнения автора данной книги (Д. Х.).