Почему я не смотрю ТВ
Лет восемь назад, когда нынешние политические черты России — ну, вроде престолонаследия или знакомства партии «Яблоко» с тюрьмой — еще выглядели оруэлловским вздором, я сцепился в разговоре с писателем, журналистом, поэтом (и вообще литературным многостаночником а-ля Дюма — когда бы отец и сын объединились) Димой Быковым. Он мой давний приятель
Дело, повторяю, было в эпоху политической наивности, когда нынешнюю кличку Явлинского — «Непорочная Гриша» — можно было приклеить ну буквально к любому интересующемуся политикой человеку, потому что любой мало-мальски интересующийся верил, что он в силах повлиять на государство. Тогда страна только начала выходить из кризиса, коммунисты потеряли большинство в парламенте, а Ельцин с его алкогольно-барскими закидонами сдал власть: молодой энергичный (и говорящий на иностранных языках) Путин власть взял. Как говорится, дней Александровых прекрасное начало — интересно, Пушкин бы в 1999-м за Путина голосовал?
Я тоже был полон надежд либерализма и мечтал, что Россия выйдет из кризиса европейской страной — с приоритетом закона над властью и человека над государством. И вот тут Быков, который доселе интересовался лишь тем, будет ли новый кризис (причем он боялся кризиса буквально, практически шкурно, как человек, зарабатывающий пером, но не заработавший даже на квартиру, — он тогда еще не был любимым писателем банкира Авена и не получал $100000 премии «Большая книга», а попросту боялся потерять то, что с трудом накопил), — так вот, Быков, уже что-то такое предчувствовавший (с поэтами такое случается), вдруг сказал:
— Если уж выбирать, где жить, то в империи.
— Почему? — ошарашенно спросил я.
— Потому что в складках империи всегда можно укрыться, — был ответ.
Я ему что-то такое ответил, типа, на фига создавать складки, чтобы в них укрываться, если можно сразу жить на свободе, где солнце и ветер, но прозвучало неубедительно.
Примерно в это же время мой еще студенческих лет друг Леша, ставший большим теленачальником (это в его бытность командующим новостями вышла в эфир запись скрытой камерой, явившая стране голого генпрокурора России, вяло барахтающегося, как тюлень на берегу, меж двух проституток), мой еще студенческих времен друг, приехал в Питер и остановился у нас дома. Все было замечательно, мы пошли на бранч в «Талион», где тогда, спасаясь от кризиса, за $25 можно было пить шампанское и есть устриц до отвала, а потом бесились, как подростки, с нашими женами в ночных клубах, а потом Леша сказал одну довольно странную для тех времен вещь.
Он сказал, загибая пальцы, то есть иллюстрируя то, что говорил, и даже, похоже, не особо жалея о том, что говорил, как не жалеет, должно быть, о своих словах доктор, сообщающий родным больного, что обнаруженная стадия рака обычно длится от 3 до 5 месяцев.
— Та-ма-роч-ка! — сказал Леша, обращаясь к моей жене. — Есть три кнопки на телевидении. Первый канал, второй, НТВ. Вот они нажимаются — одна, другая, третья — и больше нет ничего, и вся страна видит только одного человека. Без вариантов.
Он все-таки был очень хорошим докто… эээ, теленачальником: предупредил родственников и друзей. Потому что потом стало происходить то, что стало происходить. Меня поперли со второго канала, где я в вечерних «Вестях» болтал с приглашенными в студию политиками, потому что оказалось, что шуточки по поводу тогдашней «Единой России» больше не прощаются. А потом оказалось, что больше не проходят не просто шуточки, но лица и интонации, отличающиеся от тех, что уж точно не вызовут свободолюбивых эмоций. И все, ради чего я включал иногда телевизор (а включал по преимуществу ради Парфенова, «Кукол» и новостей), стало исчезать. А, скажем, Эрнст, глава Первого канала, про которого я знал, что он человек тонкий, и умеющий снимать тонкое, нервное, сложно устроенное документальное кино, вдруг выказал готовность делать такой кондовый и махровый агитпроп, что им бы гордился не только Путин, но и какие-нибудь Буденный с Ворошиловым. Он стал эдаким — в телевизионном смысле — ворошиловским стрелком. Умеющим при этом вслух, если надо, порассуждать, что время авторского телевидения, время личностей на телевидении прошло, что пришло время технологий, телевидение вообще штука технологичная, так что это закономерный этап, так подросток превращается во взрослого. Хотя он, конечно, не добавлял, что это он персонально был проводником этого времени, и это он убил в себе подростка, и стал взрослым ровно в той степени, в какой взрослым можно считать каждого, мгновенно сгибающегося при появлении начальника.