Это — реквием по мечте, которая во времена голодной перестройки и высоких надежд звучала так: «Когда проклятая советская власть забудется окончательно, и настанет капитализм, и у всех все будет, все будут улыбаться друг другу». Да-да, я тоже верил, что в 2007-м году в российском сервисе меня будут с улыбкой и счастьем в глазах вылизывать с головы до ног.
Не будут. Не вылизывают, вообще не улыбаются. Я не Всемирный экономический форум, у меня вся статистика — холодные наблюдения и горестные заметы (у вас, полагаю, тоже). Так вот, количество приличных магазинов, гастрономических шалманов, вообще всяческого сервиса у нас невероятно возросло. Доброжелательность обслуживания — в той же пропорции упала.
Дело не в возврате к советскому хамству; с хамством встречаешься редко. Дело и не в отсутствии улыбок, которых раньше было больше: может, раньше хотели выглядеть, как на Западе, а теперь, когда что на Западе, что на Востоке одни враги, фигли ж с врагов брать моду.
Дело в том, что сегодня в России на клиента вообще не обращают внимания. Он — лишний по отношению к той внутренней жизни, к тому общению, которым озабочены два швейцара в некогда почитаемом мною за эталон гранд-отеле «Европа»: они болтают друг с другом, потом замечают меня, потом ждут, что я открою дверь, потом открывают дверь сами (это, увы, их обязанность), но не перестают болтать. В салончике «Евросети» пытаюсь провести платеж через автомат; никак не получается; девушка за прилавком с ненавистью смотрит на меня, потому как занята набором sms и понимает, что сейчас я обращусь к ней. Действительно, обращаюсь, она: «Смотреть надо, какие цифры вводите!»
Меня знакомили и с управляющим «Европы», и с владельцем «Евросети» Чичваркиным; у меня есть их телефоны. Я не звоню, потому что так всюду, везде, на каждом углу. Я сначала думал, дело в том, что мы, я и вы, по отношению к людям из сервиса лишние, пока не понял: для людей из сервиса лишней является их работа.
Для них является лишней любая работа, кроме той, которая дает возможность либо заработать за год миллион, либо прославиться на всю страну, либо каким-то другим способом стать персонажем сказочной, глянцевой жизни, героем времени.
Неглянцевая жизнь, как и неглянцевая работа, жизнью и работой не считаются.
Большинство моих либеральных знакомых, тоже видящих и чувствующих эти изменения, все же склонны объяснять их общим разворотом страны, в котором винят власть. Логику я уже описал: если у нас в мире все меньше друзей, а появившиеся враги смеют еще к нам приезжать, то с какого дуба мы должны им улыбаться? Наверняка их цель — шпионить за нами, чтобы уничтожать нас.
По большому счету, любой человек, приезжающий в другой город и даже просто выходящий из собственной квартиры, становится таким врагом: что ему тут делать? чего ему не сиделось?
Однако мне эти рассуждения не кажутся верными по причине, давно описанной Давидом Самойловым, бывшим не только поэтом, но и историком: строй в России сильнее власти. То есть правители есть производное от народа, а не народ от правителей (хотя влияние есть).
Так вот, с моей точки зрения, главное, что зародилось в последнее время в России, в русских, в российском народе, — это новая религия, смысл которой сводится к тому, что деньги — это все, а все остальное — ничто и что ради денег можно на все пойти.
У нас ведь не потому тотальная коррупция, что страну возглавляет слабый или мирволящий коррупции президент, а потому, что обычный русский человек абсолютно убежден, что закон можно обойти и не выполнять, если обход и невыполнение сулят прибыль…
Я далеко ухожу от темы? Нисколько. Если страна подсела на деньги, уважаемыми профессиями в ней становятся те, что дают много денег. А содержанием профессии становится добывание денег, а не удовольствие, которое она приносит в жизнь.
Я видел фантастических отельеров в Испании и Франции; это были семьи, содержавшие свой отельчик из поколения в поколение. В одной такой гостиничке в Канне был потайной сад с замшелыми статуями, и в этом саду сервировали завтрак; 80-летняя хозяйка разносила, светясь от счастья, круассаны, а потом, так же светясь от счастья, выстукивала на ремингтоне счет за номер. Она меня любила, отель был ее жизнью, каждый клиент что-то добавлял к этой жизни. Я видел в Париже фантастических стариков-официантов, молниеносно обслуживавших разом дюжину столиков, при этом не записывавших заказ, а просто запоминавших: они получали удовольствие от этого своего лавирования по залу, как получает удовольствие от жонглирования цирковой артист.