И когда Митенька неловко через ограду целовал ее, она, не отнимая руки, на секунду замолчала.
В ней было какое-то новое настроение. Не было той насмешливой улыбки, не было подчеркнуто отчужденного настроения, какое явилось у нее наутро после того обжегшего его поцелуя. Не было той страстной и сильной женщины, которой он боялся, как боится человек неравного себе по силам.
В ней была сейчас привлекательная женственность нежной, кроткой женщины.
— Гадкий вы, дурной, хотели проехать мимо! Я даже бежала, чтобы остановить вас, — говорила молодая женщина. — Почему вы не хотите меня видеть?
— Я не хочу? — сказал Митенька. — Кто же вам сказал?
— Вы… тем, что хотели проехать мимо.
— Я хотел заехать, но думал, что вас нет дома, — говорил Митенька, и вышло так, что, не желая ей делать неприятное, он говорил не то, что было. И тем отрезал для себя всякую возможность уехать.
— Ну что же вы? Отдайте лошадь и идите сюда!
Митенька Воейков отдал кучеру лошадь и легко перепрыгнул через ограду.
Солнце зашло за тучи, и в аллее стало пасмурно, как бывает ранней осенью, когда листья на деревьях еще зелены, но в полях и в аллеях сада стоит тишина пасмурного дня.
Сквозь неподвижную зелень аллеи виднеется обвитый диким виноградом белый фасад дома, и в цветнике горят прощальным румянцем куртины астр и настурций.
— Нет, все-таки вы скажите мне, в чем дело: почему так давно этот человек не заглядывал сюда?
Она второй раз назвала его в третьем лице, как будто в том состоянии, в котором была она, говорить ему вы не хотела, а сказать ты она еще не могла, и этим средним давала ему почувствовать, что сейчас стоит на грани близости к нему.
Митеньке было странно и необычайно сладко слышать новые, казалось бы несвойственные этой женщине, нотки нежности. Он несколько времени молча смотрел ей в глаза. Она, стоя перед ним среди зеленой листвы аллеи, с тихой улыбкой легкого удивления и вопроса близкой женщины подняла брови.
— Почему переменилась? — тихо спросил он тем тоном, на какой она как бы давала ему право своим новым видом. — Почему стала совсем другая?
— Я другая? Я всегда такая, — сказала она тихо и ласково и взяла его за руку.
— Нет, другая, — сказал Митенька Воейков, говоря о ней в третьем лице, как и она.
И то, что не требовалось проявлять бурной страсти и хищности, это успокоило Митеньку. Он чувствовал себя спокойно, уверенно.
Они вошли в дом. Но между ними оставалась недоговоренность. Митенька чувствовал ее нежность, но не знал, можно ли ей сказать ты, можно ли ее взять тихонько за плечи.
— В самом деле, почему хотел проехать мимо? — спросила Ольга Петровна, как бы нюхая сорванную ветку.
— Почему?… — переспросил Митенька и замолчал, как человек, у которого есть важные причины, и он не знает, открыть ли ему их.
Молодая женщина, видя, что он молчит, взяла его руку, слабо и нежно потянула к себе, глядя ему в глаза, и тихо спросила:
— Но ведь не я была причиной нежелания?
Митенька молча покачал головой, задумчиво глядя мимо ее лица и чувствуя в то же время, как от этого его вида увеличивается ее чуткая женская осторожность и внимательная нежность.
— Причина во мне самом, — сказал Митенька, переводя на нее задумчивый взгляд человека, поглощенного сложностью собственной мысли.
Ольга Петровна молча и долго посмотрела на него, как бы почувствовав то сложное и трудное, что было в нем. И сейчас же сама стала, так же как и он, серьезна, но через минуту тихо, ласково положила свою руку на его руку.
В это время вошла горничная и сказала, что обед подан.
Они пошли в столовую. Павла Ивановича не было дома, и они обедали только вдвоем. Это еще больше увеличивало тот тон близости, какой появился у них сегодня с первого момента встречи. После обеда Митенька молча поцеловал руку Ольги Петровны, и это как бы подчеркнуло еще большую близость в их отношениях.
— Сейчас хорошо, пасмурно, пойдемте наверх, там маленькие комнатки и очень удобно, — сказала Ольга Петровна, бросив скомканную салфетку на стол.
Они поднялись по знакомой Митеньке Воейкову крутой деревянной лестнице и вошли в будуар Ольги Петровны, низкую комнату, с мягким от разостланного сукна полом и белым камином в углу. В широкие низкие окна смотрел серый пасмурный день, виднелись неподвижные верхушки деревьев парка, и было необычайно уютно и тепло.
Ольга Петровна села на маленький диванчик и указала Митеньке место рядом с собой.
Он чувствовал, что сегодня был тон близости на неопределенной грани дружбы и интимности.
— Знаете, мне с вами изумительно хорошо, — сказал Митенька и почувствовал, как ему легко, естественно и просто.
Ему хотелось положить к ней голову на колени, но он не знал, как это сделать, чтобы не вышло неловкости. И вдруг она сама, точно угадав его мысли, взяла его голову и положила к себе на колени.
Митенька, лежа головой на ее мягких ногах, поднял на нее глаза. Молодая женщина, наклонившись над ним, с тихой улыбкой, в которой чуть заметно сквозила какая-то хитрая складка, смотрела ему в глаза.
— И так хорошо? — тихо спросила она.
Митенька, не отвечая, смотрел ей в глаза. Ему показалось, что молчание скажет больше слов.
Ольга Петровна, наклонив над ним лицо, как бы вглядываясь ему в глаза, перебирала его волосы, навивая их на пальчик.
— Почему же раньше все было как будто иначе? — спросил как бы задумчиво Митенька.
— Как иначе?
— Совершенно иначе.
И, подняв руки снизу, Митенька взял голову Ольги Петровны и стал нежно гладить ее волосы.
В комнате темнело — наступили сумерки, и благодаря пасмурному дню здесь было еще больше похоже на осень.
— Вот чем переменилась!.. — сказал Митенька, как бы найдя наконец не дававшееся ему объяснение. — Прежде я даже боялся вас немного.
— Меня? — удивленно переспросила Ольга Петровна. И опять она, как бы подчиняясь тому, какой он хотел ее, сказала с тихой нежностью, еще ниже наклонившись над ним: — Разве меня можно бояться? Разве можно?…
Сумерки становились еще гуще. Она еще ниже опускала над ним лицо и голову с завитыми, разделенными пробором, волосами и говорила все тише и в то же время торопливее.
Митенька продолжал держать ее голову, видел близко над собой ее темневшие глаза, ее шевелившиеся от тихого шепота губы, — они были так близко от него, что он слышал возбуждающий запах этих губ.
И как-то случилось само собой, что она нагнулась еще ниже над ним, как бы желая ближе взглянуть ему в глаза, а он неожиданно сжал закинутые к ней на голову руки, и ее губы опустились на его губы.
Она вздрогнула, но не отняла губ и закрыла глаза. Потом быстро отклонилась на спинку дивана и, прижав ко лбу руку обратной стороной ладони, сидела с минуту неподвижно, оставив другую руку на волосах Митеньки.
— Уезжайте домой, — сказала она тихо, не открывая глаз.
Митенька, не отвечая ей, взял ее руку со своей головы. Рука отдалась ему послушно и вяло. Он, перевернув ее к себе ладонью, осторожно и тихо целовал ее и проводил губами по ее мягкой горячей коже.
— Уезжайте… — сказала Ольга Петровна так же тихо и как-то пассивно, не переменяя своего положения и еще больше закинув голову на спинку дивана.
— Я не хочу уезжать, — твердо и тихо, ласково сказал Митенька.
— А что же вы хотите?…
Не отвечая ей, он обнял ее за шею и, притянув к себе, тихо и медленно искал ее губ. Она вдруг вздрогнула, оттолкнула его и, быстро встав с дивана, держалась за голову и некоторое время смотрела на Митеньку, зайдя за диван, как бы под защиту его. Потом уронила руки на спинку дивана, бессильно, сонно опустила на руки голову и сказала:
— Отнесите меня… на постель и уезжайте. Скорее уезжайте!..
Митенька, вскочив, быстро подхватил ее, причем она оказалась такая тяжелая, что у него что-то хрустнуло в коленке и он чуть не полетел с ней, зацепившись носком сапога за ковер.
Когда он опустил ее на постель, она несколько времени лежала на спине, закрыв лицо обеими руками.