Плешивый дворянин, торопливо подставив свой выпитый бокал вновь лакею, смотрел то на гостей, то нетерпеливо на наполнявшийся бокал, делал губами движения, как бы взволнованно приготовляясь говорить, и тоже встал.
— Господа! — сказал он. — Для нас важнее всего величие и слава России, мы встанем как один, если ее достоинство будет затронуто. Может быть, настал великий час соединиться всему славянству, и тогда могучий орел распрострет свои крылья над всем Балканским полуостровом и осуществит вековечную нашу мечту видеть вместо полумесяца православный крест над градом Константина.
И опять все закричали «ура», за исключением дворянина в куцем пиджаке, который принадлежал к радикальной партии, и хотя теперь фактически перекочевал из нее, но принципиально был еще врагом и противником консервативной кучки.
Все сошло великолепно, и все невольно подумали, что отсутствие Авенира и Федюкова за столом было как нельзя более кстати, потому что нужно себе представить, что бы сделалось с ними, когда был провозглашен тост за государя императора и плешивый дворянин распространился о крыльях.
После тоста за государя императора пили за процветание Сербии, за королевича Александра, за новорожденную.
И когда после длинного обеда все, вынув из-за бортов салфетки и загремев стульями, встали от огромного стола, уставленного остатками вин и кушаний, хозяин был совершенно красен, жал всем руки, благодарил, отечески похлопывая по плечу кого-нибудь из молодежи.
Дамы пошли в гостиную, а мужчины в кабинет князя, куда лакей поставил на стол ящик с сигарами.
XXVI
Ольга Петровна нарочно приехала к Левашевым, чтобы узнать от баронессы Нины о внезапном отъезде Валентина и, к удивлению своему, не нашла здесь баронессы. Она несколько времени ждала, не подъедет ли Федюков, всегда хорошо осведомленный во всех чужих делах, но Федюкова тоже почему-то не было. Это становилось уже странным, так как нельзя было допустить, что Федюков остался дома в угнетающей его семейной обстановке, а предположить, что он поехал куда-нибудь в другое место, тоже было невозможно, так как он знал, что у Левашевых семейный праздник и большой приемный день.
Это было непонятно. И сколько Ольга Петровна ни придумывала возможных комбинаций, она ни на одной не могла остановиться. И, конечно, ни одна из ее комбинаций не могла бы подойти к действительно происшедшим событиям.
Потом она не находила Митеньки Воейкова. Она была в каком-то раздраженном, почти злом состоянии. Не потому, чтобы отсутствие Митеньки не могло угнетать и мучить, — просто она ехала с одним настроением, рассчитывая подразнить этого милого мальчика, помучить, — и никого не нашла.
Увидя Ирину, стоявшую на террасе, она подошла к ней.
— А что я не вижу твоего кавалера? — спросила Ольга Петровна, взяв Ирину за подбородок и поднимая ее лицо, чтобы видеть ее глаза.
Щеки Ирины покрылись легким румянцем, но глаза ее прямо и твердо взглянули на стоявшую перед ней Ольгу Петровну, высокую, прямо держащуюся, с большим газовым шарфом на плечах и тяжелой прической.
Ирина сразу поняла, о ком ее спрашивают, но невольно сделала непонимающее лицо, так как в тоне молодой женщины ей послышалась странная, неприятная нотка.
— Какой кавалер? — переспросила она, бессознательно желая выгадать время для ответа.
— Митенька Воейков, конечно, — сказала Ольга Петровна, пожав плечами, стянутыми шарфом, который она держала руками, запахнув его плотно на груди, как бы закутавшись в него.
— Я не знаю, почему его нет, — просто сказала Ирина, безотчетно почувствовав отчужденность от нее Ольги Петровны. — Я его видела недавно… и мне кажется, его внутреннее состояние требует уединения.
Говоря это, она ясно почувствовала, что не могла бы просто, как прежде, рассказать Ольге Петровне, что она была у него вчера.
— Я его видела третьего дня, — сказала Ольга Петровна (ее глаза дрогнули от улыбки, которой она не могла или не хотела скрыть), — и не могу сказать, чтобы у него было такое состояние. Мне, по крайней мере, не показалось, — прибавила она, и опять глаза ее смотрели странно смешливо.
Ирина, сама не зная почему, покраснела и почувствовала, что не может прямо и просто смотреть в эти смеющиеся глаза стоявшей перед ней молодой женщины, с которой она раньше была всегда хороша и близка.
— Впрочем, мужчины очень переменчивы, — прибавила Ольга Петровна. Она вдруг легкой походкой подошла к перилам террасы, сорвала зеленую веточку сирени, приложила ее к губам и, повернувшись, издали смотрела на Ирину.
У нее было, очевидно, такое настроение, в котором ей нравилось быть злой и забавляться тревогой, которую она вызывала в этой невинной молоденькой девушке.
— Почему вы так говорите? — спросила тихо Ирина, но глаза ее, как всегда, твердо и прямо взглянули на стоявшую перед ней Ольгу Петровну.
Та смотрела на Ирину несколько времени молча, потом подошла к ней и, вынув из-под шарфа руку, обняла ее за плечо, как будто раскаявшись в своем настроении.
— Ты будешь очень несчастлива в любви, — сказала она, — и знаешь почему?
— Почему? — спросила Ирина тихо и не поднимая головы.
— Потому что первое условие счастья — спокойствие, а для этого нужно позволять себя любить, может быть, многим, но самой не любить никого. Мужчина до тех пор любит женщину, пока она его презирает. И пока она его презирает, до тех пор она свободна.
— Но на что же эта свобода? — спросила с порывом Ирина, даже сделав движение сжать на груди руки.
— На что свобода? — переспросила с насмешливой улыбкой Ольга Петровна, играя концами шарфа. — Свобода для того, чтобы быть спокойной…
— Но быть спокойной — значит не любить никого, быть вечно одинокой…
— Наоборот, не быть одинокой, — сказала Ольга Петровна, загадочно улыбнувшись. — И любить можно многих. Если ты полюбишь одного мужчину, то ты будешь наверное несчастна, потому что мужчина не может любить одну женщину, одну тебя, а если может, то это такой мужчина, который и самой тебе не нужен. Чтобы не любить одного и не быть несчастной, нужно любить многих; тогда будет просто, легко и интересно жить. Валентин про тебя говорит, что ты девушка прошлого, — сказала Ольга Петровна, засмеявшись, — и я по твоим глазам вижу, что ты в ужасе от того, что я говорю.
— Нет, я не в ужасе, я просто хочу и не могу понять этого, — сказала в раздумье Ирина.
— Жизнь ведь очень интересная игра. Но для того, чтобы играть все время с одним партнером, нужно или быть самой очень ограниченной, или нужно, чтобы партнер был какою-то бездонной пропастью, в которой каждый раз можно было бы находить все новое, но… таких нет. Поэтому… нужно играть со многими.
— Если таких нет… тогда лучше совсем не жить… — тихо сказала Ирина, подняв твердо свой взгляд на Ольгу Петровну.
— Да, ты так и должна была сказать, — заметила Ольга Петровна, посмотрев на нее, — и ты будешь несчастлива, — странным тоном прибавила она. — Я все-таки тебе посоветую запомнить: «счастлив в жизни может быть только тот, кто сам мало любит». А ты когда видела Митеньку Воейкова? — вдруг неожиданно спросила Ольга Петровна, не взглянув на Ирину и продолжая играть концами шарфа.
— В четверг… — как-то неожиданно для себя сказала Ирина.
— В четверг?
Ольга Петровна несколько секунд смотрела на Ирину, сощурив глаза, потом, как бы не придавая этому никакого значения, прибавила:
— А у меня он был в среду. — И, точно не заметив, как вдруг быстро взглянула на нее Ирина, сказала: — В столовой, кажется, уже готовят чай.
— О чем беседуете? — спросил, зайдя из кабинета на террасу, князь.
— Да вот говорим, как неожиданно день рождения вышел таким торжественным, — сказала Ольга Петровна.
— Да, да, — ответил князь, — ну, говорите, говорите. — И пошел опять в кабинет.
Ирина, не поднимая головы, молча отошла от Ольги Петровны и прошла в гостиную.