Том II
Часть IV
I
С момента объявления войны вся Европа пришла в лихорадочное движение.
Она была похожа на загоревшуюся с разных концов деревню, когда люди стоят и с замиранием сердца ждут, куда кинет ветер, какая ещё изба загорится.
Так и здесь все с нетерпением ждали, какая ещё держава выступит.
В состоянии войны находились уже пять государств. С одной стороны — Германия, Австрия, с другой — Россия, Франция и Сербия.
И уже это давало небывалую в истории цифру войск — около пятнадцати миллионов человек, призванных под ружьё.
По единодушному заключению правительств России и Франции, Германия была признана инициатором загоревшейся войны и мечтала о том, чтобы расширить посредством захватов свою территорию и укрепить своё влияние над миром.
Тогда как Россия выставила на своём знамени самоотверженную защиту свободы единоверных славян и не помышляла ни о каких захватах (кроме приобретения Константинополя и проливов, а также отобрания Армении у турок и освобождения Галиции из-под власти Австро-Венгрии).
Франция, выступившая «по долгу чести» как союзница России, была вполне солидарна с ней в высоких освободительных целях.
Она, со своей стороны, жаждала освободить Европу от бронированного кулака Германии, тем более что таким путём ей можно было отобрать у Германии Эльзас и Лотарингию и многое другое, что ещё задолго до выступления Германии было обусловлено и точно договорено между Россией и Францией.
Выступление Японии и Черногории, а в особенности Бельгии на стороне России и Франции было встречено ими с таким восторгом, что на время даже забыли о Сербии, первоначальной жертве германского империализма.
Глаза всех были устремлены на Англию, владычицу морей. Её выступление на той или на другой стороне было бы роковым для тех, кто оказался бы её противником.
Англия молчала. С одной стороны, в качестве официального посредника мира всё ещё надеясь на предотвращение дипломатическим путём ужасного бедствия, с другой — боясь, как бы из-за её слишком поспешного выявления своей позиции не расстроилась уже разгоравшаяся война. Последнее лишало её возможности ослабить некстати возросшую мощь Германии и заодно отобрать её африканские колонии.
Наконец, 23 июля, когда германские войска вторглись в Бельгию, Англия объявила о своём выступлении на стороне России и Франции.
Освободительный характер войны, отсутствие захватнических целей и сознание своей правоты давали державам тройственного согласия высокое одушевление и моральный подъём.
Русская интеллигенция говорила, что эта война является самой благородной из всех ранее бывших войн именно потому, что её цель — защитить слабейшего и сохранить мир в Европе, который нарушила Германия.
Но если бы в тот самый момент, когда улицы и площади всех столиц Европы были покрыты толпами патриотически настроенной публики, Германия с Австрией отказались бы от своих требований и война прекратилась — то все эти люди были бы поражены, как громом, раздавшимся среди ясного неба.
Разочарование и упадок духа больше всего охватили бы, конечно, воинственно настроенных промышленников. А многие почувствовали бы, что у них украдена надежда на яркую перемену жизни и новую романтику.
Так бывает, когда скучающие гости приготовились было к блестящему фейерверку и весёлой прогулке, но вдруг из-за плохой погоды отменилось и то и другое.
II
Современники писали и говорили, что не было ни одной сколько-нибудь значительной группы, которая высказывалась бы против войны.
В самом деле, начавшиеся было во время приезда Пуанкаре по всей России забастовки с баррикадами на улицах, как протест против подготовлявшейся со стороны правительств России и Франции бойни, были сравнительно легко ликвидированы, бунты среди призванных запасных также легко и быстро были усмирены, за исключением Барнаула, где пришлось пустить кровь несколько раньше, чем предполагалось.
Даже у большинства рабочих, как сообщали правительственные газеты, после принятия министерством внутренних дел соответствующих мер, «стал наблюдаться заметный поворот к патриотизму, и все нездоровые социалистические настроения были быстро изжиты». За границей было то же.
Ещё за день до того, как раздался первый выстрел, и германская социал-демократия, и французские официальные социалисты, и английские тред-юнионисты — все рабочие партии, входившие в состав Второго интернационала, — говорили, что готовящаяся война явится империалистической бойней, вызванной буржуазией обеих коалиций. И все эти партии, организации и вожди, вроде Вандервельде, Густава Эрве и Шейдемана, призывали рабочих бороться против этой преступнейшей из войн.
Но едва только раздался первый выстрел, как Вандервельде удостоился неожиданной для него чести получить министерский портфель, Эрве внезапно охватил патриотический энтузиазм, а в Англии в органе британской социалистической партии «Жюстис» появилась статья, в которой говорилось, что они, социалисты, постараются употребить всё своё влияние к установлению возможно скорее разумного мира, не стесняя усилий правительства, направленных к одержанию быстрой победы на суше и на море.
Таким образом, западные социалисты стали верными союзниками своих правительств.
Общее единение нарушала только группа Розы Люксембург и русских большевиков во главе с Лениным, который и до первого выстрела, и п о с л е него писал, что «целью войны является борьба за рынки и стремление одурачить, разъединить и перебить пролетариат всех стран, натравить наёмных рабов одной нации против наёмных рабов другой на пользу буржуазии».
Либеральная русская интеллигенция, наследница Хомяковых и Киреевских, чувствовала, что наконец-то настал великий час, когда русский народ призван показать перед всем миром свою моральную силу и беспримерный патриотизм, которым издавна славилась Россия.
Патриотический подъём в самом деле вспыхнул с необычайной силой. Он проявлялся в бесчисленных манифестациях, торжественных молебствиях. Отравляли это настроение только рабочие. Так, например, проходя с манифестацией в Москве мимо дома генерал-губернатора, они запели «Дружно, товарищи, в ногу», а в Петербурге провожали призванных запасных с красными флагами и революционными песнями.
Дворянство, земства, городские управления и отдельные лица — все они посылали телеграммы правительству с заявлениями о готовности защищать родину до последней капли крови.
И чем больше людей и учреждений посылало такие телеграммы, тем большее количество людей оказывалось вынужденным сделать то же, чтобы их молчание не было понято как проявление холодности и отсутствия патриотизма.
Вспоминались времена Минина и Пожарского. Говорили, что купечество и промышленники исполнят свою роль Мининых и дадут неисчерпаемые источники средств.
В состоянии этого подъёма хотелось, чтобы события начались как можно скорее и уж наверное.
Даже многие из принципиальных противников всякого насилия были готовы приложить свои силы к общему делу, но при условии, чтобы их помощь не служила убийству людей. А если бы и служила, то при условии, что эта война является последней.
И так как эта война, по их мнению, последняя, то каждый должен, не колеблясь, пожертвовать всем, отдать все силы без всяких разговоров на великое дело освобождения мира от грубой силы германского милитаризма. И враг тот, кто осмеливается говорить против войны!
Стали популярны слова Николая II, который сказал, что он не прекратит войны до тех пор, пока хоть один неприятельский солдат останется на его земле, и что он доведёт до конца войну, какою бы она ни была.
Это изречение, хоть и было повторением чужих слов (Александра I в войну с Наполеоном), влило новую струю подъёма и вызвало целую бурю энтузиазма с коленопреклонением столичной публики перед Зимним дворцом. Потом конец фразы переврали и стали говорить: «Доведём войну до конца, какой бы он ни был».