Шагавший рядом с ним чёрный худощавый солдат, похожий на цыгана, только молча посмотрел по сторонам и ничего не сказал.
Шедший тоже стороной дороги маленький прапорщик в пыльных сапогах иногда забегал вперёд и, повернувшись лицом назад, отступая перед колонной, махал правой рукой сверху вниз, точно отрубая ею что-то, и в отчаянии командовал:
— Левой! Левой!
Но все шли как попало.
— Куда уж тут «левой», — сказал чёрный солдат, — тут дай бог хоть сразу обеими идти.
— Пройдёшь часов пять по такой жаре и пыли — тут левую от правой не отличишь, — отозвался другой.
Когда шли лесом, августовское солнце бросало резкие утренние тени от деревьев на сырую ещё от росы траву у дороги, веяло лесной прохладой, солдаты вдыхали полной грудью свежий лесной воздух и какой-то знакомый запах грибной гнили.
Вдруг сзади пробежала по расстроенным рядам волна какого-то беспокойства. Офицеры, шедшие стороной, поспешно подбежали ближе к колонне и, застёгивая ворота гимнастёрок, кинулись упорядочивать движение.
Сзади показались две машины, оставляя за собой длинную нерасходящуюся полосу пыли вдоль дороги. Это ехал по линии движения корпуса корпусный командир со своим штабом.
Солдаты со скатанными на груди шинелями, разутые, продолжали идти по-прежнему, изредка оглядываясь на ходу и торопливо перепрыгивая, попадали в ногу, равняясь по своему соседу.
Был передан приказ командующего продолжать поход.
Машины остановились.
К ним подскакал на лошади командир полка, взяв под козырёк.
— Что это такое? — спросил командир корпуса, указывая на двигавшуюся в пыли дороги массу людей.
Командир полка, не отнимая руки от козырька, молчал.
— Это богомолье какое-то, а не армия! — сказал командир корпуса, возбуждая улыбки у сидевших в машинах офицеров, и посмотрел на шагавшего маленького прапорщика, который, опять повернувшись лицом назад, с растерянным лицом командовал:
— Левой! Левой!
— Отчего людей не ведёте как следует? — сказал генерал, обращаясь к маленькому прапорщику, и строго сдвинул брови.
Тот, побледнев, приложил дрожащую руку к козырьку и, повернув напряжённое до последней степени лицо к генералу, продолжал шагать, не произнося ни слова.
Клюев безнадёжно махнул рукой. Машины тронулись дальше.
В деревне Пневе, где части корпуса расположились на днёвку, к командиру корпуса были созваны начальники частей.
Он сидел в избе на лавке около стола, хмуро кусал губы и почти не отвечал на приветствия входивших командиров.
Пришедшие полукругом стояли поодаль от стола и при появлении каждого нового лица оглядывались на него, и некоторые делали ему знак глазами, что «дядя сегодня строг».
Генерал тревожно барабанил пальцами по столу и взглядывал на дверь, когда она отворялась.
— Господа, то, что я видел сейчас дорогой, это… это какие-то богомольцы, а не армия, — повторил генерал, видимо, показавшееся ему удачным выражение. — Мы идём в Европу… ведь это курам на смех!
— Ваше превосходительство! — сказал высокий полковник с торчащими усами, — ведь состав на две трети состоит из запасных частей, офицеры своих солдат не знают.
Генерал помолчал.
— Я докладывал об этом командующему армией и просил дать возможность идти медленнее. Он согласился. А сейчас вот приказ выступить из Остроленки 5 августа. Значит, мы должны сделать переход в сорок вёрст без отдыха. Вообще положение ненормальное, — сказал генерал, подумав. — Мы идём без транспорта. Распоряжением свыше (неизвестно чьим) его разгрузили на станции Вихино. И вот мы как цыгане с гуртом скота.
По лицам начальников пробежали улыбки.
— Что?… — сказал генерал.
Но никто ничего не ответил.
— Этапную линию додумались устроить между линией движения корпусов, — продолжал он, — и в результате все голодные. Я посылаю настойчивые телеграммы о высылке транспорта, но штаб армии распорядиться им не может, так как это, видите ли, зависит от начальника военных сообщений… Что прикажете делать?
Генерал хлопнул себя ладонями по коленям и с недоумением обвёл глазами офицеров.
В дверь избы, приоткрывая её, заглядывали босые ребятишки.
— И потом, где же Шестой корпус, к интенданту которого мы прикреплены? Новая нелепость! О нём ни слуху ни духу. Я ничего не понимаю. — Он вскинул плечами и опять опустил их. — Ведь даже в мирное время на каждый полк полагается по одной этапной полуроте, значит — батальон на корпус. А у нас на всю армию дан батальон. Кто этими делами заправляет — один бог ведает… Ну, разговорами делу не поможешь, — заключил генерал, поднимаясь с лавки. — Наше дело, господа, пока что вести людей как следует, а не так, как… Я строго буду взыскивать, господа, если увижу такую картину, как в начале похода.
XXXV
Шестой корпус, о котором с недоумением спрашивал генерал Клюев, получил приказ командующего армией Самсонова двигаться в северо-западном направлении на Алленштейн, где он должен был занять правый фланг армии.
Всё это время стояла жаркая летняя погода, с утра на горизонте виднелись освещённые солнцем поля с бурым, ржаным и золотистым овсяным жнивьём, зеленели полоски неубранной картошки, опушки лесов или сверкала синяя гладь озера сквозь стволы деревьев.
Но утро, в которое части Шестого корпуса переходили через границу, было дождливое, туманное, похожее на осеннее.
Движение дивизии растянулось по уходящей вдаль песчаной дороге, протоптанной лошадиными копытами. Впереди, за скрывшимся в лесу передовым отрядом, шла пехота авангарда; в хвосте её, ныряя по глубоким колеям, двигались зелёные повозки с полукруглым верхом и красным крестом на нём; за ними, погромыхивая железом на мягкой дороге, ехали одно за другим два орудия, обращенные жерлами назад. Шестёрки лошадей на длинных постромках, однообразно напрягаясь, с выступившими на боках рёбрами, с трудом вытягивали орудия на каждой неровности. Пехота, расстраивая ряды и обходя глубокие колеи, двигалась бесконечной колонной.
Лица солдат, как бы отражая на себе перемену погоды, были однообразно мрачны и угрюмы. Они то смотрели по сторонам дороги, то на пятки впереди идущих, и только изредка среди шороха движения большой массы людей раздавался отдельный негромкий возглас.
— Что ты, чёрт, путаешься под ногами! — говорил какой-нибудь солдат на переднего, который, споткнувшись в глубокой колее, терял шаг.
— Чего путаешься… а дорога-то какая? Чертям тесто месить, а не солдатам по ней ходить.
Сзади произошла какая-то задержка.
— Чего стали! Ай к трактиру подъехали?
Передние соскочили с лошадей и, не отвечая, стали возиться на маленьком деревянном мостике около полевого орудия.
Чёрный приземистый солдат в длинной, не по его росту шинели, заглянув под колёса, сказал:
— Два бревна провалились. Подкладать надо.
— Чего там — подкладать! Стегай лошадей, вывезут. Ребята, подмогни.
И все, как бы обрадовавшись развлечению среди однообразной дороги, обступили орудие.
— Вывози, антилерия! — крикнул курносый солдат из задних рядов пехоты, обходившей стороной по песку остановившихся.
— Проходи, проходи, знай, — ответил ему, не оглядываясь, высокий рыжий солдат, глядя на провалившееся колесо и свёртывая мокрыми от дождя пальцами папироску из газетной бумаги.
— Ну, подходи, берись, чего стали, как бараны перед новыми воротами! — крикнул подошедший фельдфебель.
Солдаты, тесно окружив орудие, навалились плечами.
— Вали ещё раз!.. Но, но! — кричали ездовые на лошадей, от спин которых валил пар и тёмными струйками скатывались по бокам капли дождя.
Орудие выехало и, мягко утонув в песке дороги, медленно тронулось дальше.
Движение возобновилось.
— Идём не жрамши, а куда — неизвестно, — говорил недовольно солдат, устало шагавший в тяжёлых от сырого песку сапогах.