Показательно, что та же инверсия имеет место и в НПЛ: после главки о начале Русской земли и походе на Царьград в первой летописной статье говорится о призвании варяжских князей: «И от тех Варяг, находник тех, прозвашася Русь, и от тех словет Руская земля; и суть новгородские людие до днешнего дня от рода варяжска» (НПЛ. С. 106, см. о смысле этой фразы главу IV.5). А. А. Шахматов настаивал, что эта фраза в НПЛ вставлена из ПВЛ, но не учитывал единства структуры текста обеих летописей, дважды специально повествующих о происхождении Руси. Очевидно, что и ПВЛ, и НПЛ отвечали на один главный вопрос.
Это впечатление усилится и конкретизируется, если учесть характерную черту ранней хронографии в целом. Так, В. Н. Топоров в статье «О космологических источниках раннеисторических описаний», опираясь на работы М. Элиаде (ср. подборку работ, озаглавленную «Космос и история»: Элиаде 1987), показал, что для большой группы текстов, включающей ПВЛ, характерно не только космографическое введение в историю, но и вопросно-ответные формулы, предопределяющие структуру последующего текста (Топоров 1997). Эти формулы действительно были присущи древнерусской риторической традиции (воспринятой из Византии), начиная со «Слова о Законе и Благодати» (ср. Лихачев 1947. С. 51 и сл.), свойственны были древнейшему и важнейшему пласту летописных текстов в сюжете выбора веры князем Владимиром, который завершается настоящим катехизисом — Речью Философа (см. главу XI).
Во Введении к книге на примере скифского «логоса» Геродота говорилось, что в архаических мифоэпических традициях история племени начинается с космогонического мифа (ср. Петрухин 1995. С. 41–61): летописцу, опиравшемуся на библейскую традицию, был чужд этот подход, русь и славяне имеют историческое, а не мифологическое происхождение. Образцом для космографического введения были византийские хроники и основанный на них (и библейской традиции) Хронограф по великому изложению, а не славянский (или скандинавский) этногенетический миф. И в этом смысле повествование о начале Русской земли должно было быть вписано в «готовую историографическую схему» (Еремин 1966. С. 54–55; Водолазкин 2008).
Но ответа на главный для летописца вопрос эта историография не давала. Напротив, первое упоминание Руси у Продолжателя Амартола было исключительно негативным: «безбожная русь» осмелилась напасть на Константинополь. Рассказ о начале Русской земли должен был опираться на собственную эпическую традицию. Русская история в летописании начинается с ответов на начальные вопросы: «Откуду есть пошла Руская земля» и «откуду Руская земля стала есть». Однозначный ответ на эти вопросы содержат и НПЛ и ПВЛ: от призванных из-за моря «варяг прозвася Руская земля», обосновавшиеся в Новгороде, а затем в Киеве уже варяги и словене Олега и Игоря «прозвашася русью».
§ 2. «Кто в Киеве нача первее княжити»?
Один из главных вопросов ПВЛ (в лаврентьевской редакции), как уже говорилось, разрывает вопрошание о начале Русской земли — «откуда есть пошла Руская земля» и «откуду Руская земля стала есть». Ответ на вопросы о Русской земле содержится в тексте, непосредственно следующем за «вопрошанием», — рассказом о разделении земли между сыновьями Ноя, основанном на Хронографе по великому изложению и Хронике Амартола. Русь «пошла» в Иафетовой части от заморских варягов и «стала есть» в Восточной Европе среди народов — чудских и балтских данников Руси как государство.
Ответ же на вопрос о первом киевском князе содержится в ином летописном «дискурсе» — повествовании о расселении словен от Дуная «по мнозех времянех» после библейского разделения языков. Сам этот текст осложнен разнообразными вставками, в том числе глоссой о пути из варяг в греки, разрывающей повествование о полянах, живущих на днепровских горах. По сути, подобной глоссой является и комментарий летописца о княжеском достоинстве Кия.
После изложения топонимической легенды о горах, якобы прозванных в память о Щеке и Хориве (и о реке Лыбедь), и об основании ими города, поименованного в честь старшего брата Кия, летописец вступает в полемику с топонимическим преданием, по которому Кий был «перевозником» с «оноя стороны Днепра». Летописец приводит иное предание, согласно которому Кий «княжаше в роде своем» и «ходил к Царюгороду», где принял великую честь «от царя». В Лаврентьевском списке текст об этом царе явно сокращен. В Ипатьевской и Радзивиловской летописях сохранилось признание летописца о том, что этот цесарь — неведомый, «не свемы» (ПВЛ. С. 10, 390; ПСРЛ, т. 2, стб. 8). Главным доводом в пользу достоверности этого «княжеского» предания оказывается опять-таки топонимика: Кий пожелал после встречи с неведомым царем остановиться на Дунае, где срубил «градок мал», «и не даша ему ту близь живущии», но «дунайцы» и доныне зовут это «городище Киевець». Кию пришлось возвращаться в свой град на Днепре, где он и кончил свою жизнь вместе с братьями.