В эпоху, когда господствовало язычество, а последователи Христова учения подвергались гонениям, порою чрезвычайно жестоким, юродства в принципе не могло быть, потому что, как ни удивительно это звучит… все христиане до единого тогда были юродивыми. Языческий мир – это знакомое нам индифферентное большинство – принимал их именно таковыми. В глазах этого мира христиане были помешанными на какой-то странной идее, одержимыми или прямо полоумными людьми. А как еще благонамеренный римский обыватель мог оценивать готовность этих чудаков идти на арену, где их поджидали голодные хищники, но не признать императора богом и не отречься хотя бы для видимости от своей веры? Конечно безумцы!
Больше того, первым юродивым был Сам Христос. «Я не от сего мира», – заявляет Он, совсем, кажется, недвусмысленно давая понять, что решительно дистанцируется от этого самого мира. А разве Он не был «отверженным родом»? До такой степени отверженным, что этот «род» не остановился извести Его лютым изводом! А апостолы уже прямо о себе говорят: мы безумны Христа ради.
Но когда преследования христиан прекратились и из «отверженных родом» они сами стали «родом», Церковь столкнулась вдруг с явлением в высшей степени неожиданным и парадоксальным: вера перестала быть подвигом для людей и, сведенная лишь к формальному соблюдению правил, сделалась чем-то вроде членства в правящей партии – исполняй устав и получай все полагающиеся привилегии и льготы.
По сути, подвиг юродства и еще раньше появившееся монашеское подвижничество стали реакцией Церкви, или, если угодно, волеизъявлением Самого ее Вседержительного Главы в ответ на наступившую в христианстве духовную спячку. Индифферентное большинство крещеного мира, как будто придерживаясь буквы христианства, совершенно изменило духу Нового Завета. И вот тогда, как пример душеспасительного христианского самоотречения, появились подвижники – монахи и юродивые, – существование которых стало беспрестанным упреком этому ленивому душой большинству.
Кто во все времена был самым неуемным преследователем юродивых? Если не считать вечных их спутников – заклятых друзей и мучителей – малолетних, то это были именно те, кому юродивые порою даже не словами, а одним только своим существованием напоминали о совести христианина, о христианском идеале. Эти люди сами могли быть вполне добропорядочными христианами, исполнявшими, возможно, все правила веры и еще делавшими много полезного, доброго сверх того. Но это ветхозаветное существование. Христианину же жизнь дается, чтобы ревновать о большем. Он должен все время ощущать бездну своего внутреннего величия, чувствовать, что в нем пребывают Сам Господь, Божия Матерь, апостолы, святые. А каково это – отрешиться по Христовой же заповеди ровно от всего, что имеешь, возненавидеть ради Него самую жизнь свою, каково входить тесными вратами – на такое способны, разумеется, очень немногие. И это уже проблема, скорее, психологическая: люди часто не способны на подвиг, – в чем, собственно, нет ничего предосудительного, потому что подвиг – выход за норму существования, и просто нелепо требовать ото всех быть готовыми непременно совершать что-то героическое, – но обычно эти неспособные на подвиг массы очень раздражаются, болезненно переживают, когда кто-то, будто в укор им, все-таки демонстрирует некое подвижничество.
Причем если подвиг монашествующих заключается, между прочим, и в спасительном уединении, в самоизоляции от внешних, то юродивые, напротив, как правило, остаются с миром, какие бы невзгоды это им ни сулило. И конечно! – такие безумные Христа ради для мира, будто бельмо на глазу: кому это доставит удовольствие терпеть постоянное напоминание о собственном несовершенстве!