- На Подол, на Подол поспешайте!
Фёдор, а следом Данилка кубарем с крыши да на Подол, а он в огне, и пламя уже на кремлёвскую стену перекинулось. Стал Данилка мужикам да бабам помогать воду таскать, а Фёдор брёвна горящие багром в реку оттаскивать.
К утру огонь унялся. Догорели последние усадьбы на посаде и Подоле. Сиротливо чернел обгоревшими боками Кремль.
Фёдор спустился к воде, снял грязную, прожжённую во многих местах рубаху, долго мылся. Не услышал, как подошёл кто-то. От голоса за спиной вздрогнул, оглянулся. Сам великий князь Иван Данилович. Весь в саже, борода подпалилась, глаза от дыма и жара красные. Узнал тверского гонца, хрипло сказал:
- Спасибо те, тверич, что близко к сердцу принял нашу беду. - Калита грузно опустился на рыжую землю, заговорил, глядя в сторону:- Сгорел город, надобно не мешкая новый рубить. Кремль ставить. Да не сосновый, крепким дубом огородиться!
Фёдор глядел на Калиту и видел перед собой не князя, а усталого от многочисленных хлопот и волнений человека. А Калита продолжал говорить:
- Ко всему ты, тверич, весть недобрую привёз. Не ко времени козни Александра и смоленского Ивана. Усобники свою злобную собацкую измену до конца совершают… Иди, воин, скачи в Тверь, скажи князю Константину спасибо, что упредил, хоть и ждал я того от Александра.
Фёдор с поклоном отошёл. Калита окликнул его:
- Сыщи-ка дворского и скажи, что велел я дать те оружие и одежду, твоя-то вся сгорела. Да ежели конь твой не сыщется, то и коня пусть даст.
Глядя на уходящего гонца, Калита подумал:
«А в Литву ли подался Александр?! Ох, верно, не туда, бо там ныне не до него. Гедимину король и рыцари угроза…»
Заметив проходившего Луку, Иван Данилович окликнул:
- Лукашка!
Лука поспешил на зов. Калита оглядел его с ног до головы, сказал:
- Собирайся, Лукашка, ныне в ночь поскачешь в Орду, в Сарай. Явишься там к протоиерею Давыду и передашь изустно, что послал тя к нему я. Пусть он ныне зорко доглядывает обо всём, и наипаче, ежели заявится туда Александр: мне через тя о том доложит. А чтоб добрался ты до Сарая и обратно без задержу от ордынских караулов, поскачешь тайно, в монашеском одеянии. Монахам везде путь свободен.
- Гляди-кась, Гаврила, сколь костров, а до Москвы ещё далече! - понукая лошадь, сказал Демьян.
С Гаврилы слетела дремота. В темноте весело перемигивались костры, ржали кони.
- Смерды понаехали Москву рубить, - догадался Гаврила.
Демьян свернул с дороги.
- Тпру, приехали!
- Стой! - крикнул Гаврила, ехавший позади.
Спрыгнув с телеги, он подошёл к ближнему костру.
Сидевшие вокруг костра мужики замолкли, повернули к Гавриле головы.
- Откуда и куда, дядя?
Голос показался Гавриле знакомым. Он вгляделся в розовое от пламени лицо мужика, шагнул ближе. Другой мужик насмешливо сказал:
- Он, Петруха, вишь, тя признает!
- А что, признаю, хоть тому немало дён минуло!
- Ну и ну! Тогда ходи к свету, знакомец, гляди, и мы тя признаем!-Петруха поднялся.
- Можа, встречали мы где тя в тёмном лесу да ослопиной потчевали! - снова насмешливо проронил другой мужик.
Гаврила вышел к свету, сказал:
- Ежели и чинили кому обиду, то вместе.
Левша вскочил, радостно воскликнул:
- Гаврила, живой, значит!
А Петруха, приговаривая: «Вот где, значит, встретились», обнял Гаврилу.
Мужики у костра раздвинулись, дали Гавриле место. Он вглядывался в их лица, узнавал.
- Гляди-ка, Кузька, бородища-то, бородища! И что на те за малахай?
- С ордынцем побратался, - ответил угрюмый мужик, названный Кузькой.
- А что-то я Васятки и Серёги не вижу? - спросил Гаврила.
Все замолкли. Левша вздохнул, ответил:
- Серёга от нас на родину, в Можайск, подался, не захотел с нами идти. А дед и Васятка там, на Пахре, остались… Вскоре, как ты нас покинул, довелось нам встретить ордынцев. Деда Пахома саблей срубили, а Васятку стрела догнала…
Гаврила печально промолвил:
- Да-а, вот оно как бывает… А куда же теперь путь держите?
- Идём мы, куда и все. - Петруха обвёл рукой вокруг, указывая огни. - Ныне вся Русь Москву строит, и негоже нам по лесам отсиживаться!
- То так, - поддакнул Гаврила и, обернувшись туда, где остановились односельчане, крикнул: - Жги костры, тут заночуем!
Москва строилась. Заново ставили дубовые кремлёвские стены, подновляли терема. Смерды из окрестных мест валили строевой лес, везли в Москву. Калита торопил. К плотницкому делу приставили не только городских умельцев и деревенских мужиков, но и воинов. С раннего утра по всей Москве стучат молотки, жужжат пилы. Иван Данилович в холщовой рубашке, ворот нараспашку, неумело тешет бревно. Острый топор то скользнёт поверху, то залезет в дерево.
Рядом ловко орудует топором молодой кудрявый мастер. Ровные щепки так и ложатся на землю. Настоянный на смоле воздух захватывает дух.
Чуть поодаль плотники заканчивают ставить избу.
Подошла толпа мужиков. С ними Данилка. Иван Данилович вогнал в сосну топор, рукавом смахнул со лба пот. Данилка указал на стоявшего рядом Гаврилу:
- Василискин отец смердов из своей деревни привёл.
Калита обежал быстрым взглядом толпу.
- Деревня большая, сколь же дворов?
Гаврила не успел ответить, как вперёд вышел Петруха.
- То не совсем так, велик князь. Не все тут из деревни. Из деревни вот они. - Он указал на Гаврилу и его мужиков. - А мы лесовики.
- Тати?
- Не тати. Кровь есть на нас, но токмо ордынская.
- Слух доходил, что разбой чинили вы и на боярских вотчинах.
Глядя в глаза Калите, Петруха твёрдо ответил:
- Случалось и так, велик князь.
Иван Данилович погладил бороду, вытащил запутавшуюся в волосах щепку. Снова, уже медленно, обвёл глазами толпу. И, обращаясь к Данилке, сказал:
- Отведи их, десятник, к дворскому. Тот приставит к делу, кто чему разумеет.
Глава 2
По тенистой дорожке ханского сада, потупив седую голову, брёл дед Петро. Нестерпимо болели ноги, ныла старая рана в груди, полученная давным-давно, в тот проклятый день, когда угоняли его из подмосковного леса в ордынский полон.
Дед Петро медленно переставлял узловатые ноги, время от времени останавливался в задумчивости и тут же снова шёл. В глубине сада, в густых зарослях, показалась маленькая глинобитная каморка с плоской восточной крышей. Лет двадцать назад оказал хан Узбек своему садовнику милость, разрешив построить жилье на ханском дворе.
У порога старая Фатьма, жена деда Петра. Над закопчённым казаном вилась струйка пара. Дед молча прошёл в каморку, лёг на прохладный пол. В нос назойливо лез запах бараньей похлёбки.
- Сколь лет не являлся в Сарай князь Александр, - прошептал старик, - выжидал и дождался-таки…
В каморку вошла Фатьма. Дед закрыл веки, продолжал думать молча.
«Хан Узбек гневен и зло долго таит, а вот гляди ты, Александру не токмо жизнь оставил, но и стол тверской вернул. Неспроста то… Сядет Александр Михалыч тверским князем, и сызнова начнётся старая свара за великое княжение меж тверским и московским князьями… Эх, князья, князья… - Дед Петро вздохнул. - О себе лишь печётесь. А коли б не тянули вы розно, не торговали бы ордыне полонянами…»
Дед Петро, придерживаясь за поясницу, встал, переоделся в чистые порты и рубаху, заковылял к калитке. Фатьма, привыкшая к тому, что старик всегда приходил и уходил молча, только глянула ему вслед.
«Видно, снова пошёл к своему русскому Богу».