Все завязло. Что-то впереди застопорилось, чудовище со стотысячной головой продвигается все медленней, как будто кто-то нажал на гигантский тормоз. Давление сзади растет, дорога кишит насколько хватает глаз, хром и стекло дико поблескивают, гудки внезапно рычат, сигнальные рожки с резиновой грушей сипло попискивают. Нарастает нервозность.
Выкрики и толкотня прямо сзади. Грузовик цвета хаки пробивает себе дорогу. Стоя на подножке, военный в каске, с нашивками на обшлаге, вопит:
— Дайте проехать! Приоритет армии! Дайте проехать, черт побери!
Грузовик тычется носом в старый желтый кабриолет «ситроэн» с откинутым верхом, вмещающий господина с моноклем, его мадамшу, двоих дочек, чемоданы и канарейку.
— Краску испортили! — пищит Монокль. — Ничего себе, Французская армия!
— Ссала она тебе в жопу, Французская армия, эй ты там, с бронью! — отвечает тот, что с нашивками.
Акцент у него бельвильский{32}, а рожа шпанистая.
И на тебе, — бац! — здоровый удар бампером по запаске. Кабриолет подскакивает, влепляется в плетущийся перед ним драндулет, еще один «ситроэн» с передними ведущими и с раскладушкой на крыше. Канарейка запела. Грузовик врезает еще и еще, дамы вопят, Монокль вцепился в руль, тот, что с нашивками, пьян до чертиков, шофер тоже, растерзанные призывники, плотно набившиеся в грузовике, — тоже.
— Пропустите, ядрена вошь, или я буду стрелять в толпу!
Ух ты, да он действительно вытащил свою пушку, мудак этот! Монокль вдруг все понял, пытается взять левее, но обочина запружена пешеходами, толкающими тачки, детские коляски, нагруженные так, что вот-вот развалятся. Грузовик помогает ему вырулить: последний удар бампером отсылает кабриолет в кювет, в единой каше из воплей и расквасни.
«Ситроэн» с передними ведущими послан туда же. Грузовик пробивает себе дорогу ударами бампера.
Отпихнутых поднимают, помогают им собрать свои сокровища, семью Монокля утешают.
— Лучше уж идти пешком, — говорю я им. — Так быстрее. И вообще, где вы найдете бензин?
— А как же… наши вещи? — хнычет мадам Монокль.
— Война, мадам, — говорю я по-царски. — Берите с собой только то, что можете унести на спине.
Те так и делают, все в слезах. Пока они сортируют вещи, люди останавливаются, жадно роются в том, что ими должно быть оставлено.
— Гляди-ка, Жанетта, классные ходики! Все из мрамора! Даже и вазочки к ним, ой, куда там!
— Иди ты! Видал, покрывало плетеное? Всю жизнь мечтала связать такое!
— Ой, глянь-ка, лисица! Чернобурка! Идет она мне? Ну как?
Семья Монокля отправляется в путь, у каждого по чемодану, привязанному к спине. Стервятники набрасываются на их трофеи, нагружаются, хоть сдохни, глаза завидущие, а бросят все это добро километра через два…
Все больше похоже на гигантский грабеж. Проходя мимо, мужики пробуют, заперты ли дверцы, если не поддается, дверца быстро высаживается, и все налетают. Если там кто-то есть, говорят: «Извините, простите!», — и бесцеремонно отправляются искать дальше. Содержимое домов расшвыривается по полям вдоль дороги. Хохмачи напяливают женское белье поверх своих шмоток. Заботливо защищавшееся от моли содержимое платяных шкафов болтается теперь на живых изгородях грустными гирляндами к «Четырнадцатому июля»{33} этого светопреставления.
Из подвальных фрамуг доносятся пьяные песни, ломанье бутылок, разбиваемых об стены, мягкие удары потасовки, крики, запах винища и рвоты.
Велики отрывают нас от этой срани. Мы — короли, мы проскочим везде, даже полями, если придется.
Черные тяжелые султаны дымов тянутся вверх по небу, плотными клубами вздуваются по всем сторонам горизонта. Нефтехранилища? Бомбардировка? Поди знай…
На подступах к Мелену, на целые километры, вся дорога, кюветы, поля покрыты пивными бутылочками. Миллионы бутылочек. Полных, пустых, кокнутых. Поодаль полыхает заводик. Толпы людей входят и выходят, солдафоны и штатские, все пьяны в стельку, карманы набиты бутылочками, ящик с бутылочками на плече, вливают в горло, развалившись на насыпи, гогочут, забрасывают бутылочками проходящие машины, расстреливают бутылочки из винтовок. Спрашиваю, что происходит.
— Это пивоварня Грюбера. Сраный завод бошей. Подонки вонючие! Так что мы им даем тут жару, а как же!
Вот уж никогда бы не подумал! Ведь вроде знакомая марка пива, Грюбер. И впрямь звучит по-немецки. Тогда и Каршер тоже, — наверняка боши! Ну и поимели же они нас! Ладно, отныне буду пить одно Дюмениль. Дюмениль-то — хотя бы французы!