Под воздействием наваждения разум Даниила помутился, жар скользнул по его вискам, и звуков вокруг не стало вовсе, будто уши заложило пробками. И как в замедленном действии он увидел свою руку, тянущуюся к раскрытому перед ним лоснящемуся боку русалочки. Но только он коснулся видения, как, словно взрывная волна, до него докатились крики окружающих:
– Говорю, как живая! А она твоя бабка, небось. Так что тебе, это… Ха-ха! Не положено.
– Ну-ка, дай сюда! Я ее за здесь потрогаю.
«А она ведь такая чистая. Ей все-таки лет шестнадцать даже, а не семнадцать», – все так же мечтательно думал Даниил Сакулин в тот момент, когда свет вырубился, и, перекрывая балаган пустолазов, снаружи ворвался грубый женский голос:
– А ну выметайтесь отсюда, маньяки чертовы! Я вам покажу свежатину! Всех на аминазин посажу!
– Ребя, атас! Моржиха!
– Да что ты, бабуся?! – ринулись мужчины к выходу, по опыту зная, что это не пустая угроза. – Мы ж ничего такого! Мы тут случайно задержались…
Кто-то, выбираясь, в спешке пихнул робкого крановщика локтем, и тот, поскользнувшись, отлетел прямёхонько под саркофаг. Потом кто-то другой о него запнулся, и у Даниила слетели очки. Он все еще беспомощно шарил руками в темноте и невесомости, когда в него уперся луч фонарика.
– А тебе, дохлый, что, отдельное приглашение надо? Пшел вон отсюда, извращенец!
Даниил поймал, наконец, очки, щурясь, надел их и, прикрываясь от слепящего света ладонью, стал выбираться, обходя угрожающе массивную фигуру женщины.
– Ладно, погодь, – услышал он вдруг на тон ниже. – Погоди, говорю, – как бы сама себе уже, бормотала тётка, заботливо укладывая тело потревоженной покойницы обратно в саркофаг. Молодой человек обернулся и робко замер у люка.
Руки девушки в свете фонарика были бледно-синеватыми, а черты лица при таком освещении разобрать толком было невозможно. Но маленькое, откинутое, с приоткрытым ртом, оно все равно казалось сказочно аккуратным и совсем еще детским. Волосы покойницы были опрятно собраны под тонкой шапочкой – то ли хирургической, то ли для душа.
Невольный эротический спазм заставил смущенный взгляд Сакулина покинуть освещенные фонариком подробности тела девушки, но в то же время, сам того не желая, он, как бы вскользь, продолжал четко фиксировать их.
– Помоги мне, – требовательно сказала моржиха, бросив на покойницу скомканное покрывало и подавая Даниилу фонарь. Молодой человек растерянно замер.
– Оглох, что ли?! – рявкнула женщина.
– Я-я-я… Не-не-не… – замямлил тот, заикаясь, ведь волновался он сейчас, возможно, больше, чем еще когда-либо в жизни.
– Свет подержи, говорю! – не дождавшись вразумительного ответа, ткнула женщина его в бок фонарем. – На!
Даниил схватил его, луч неуклюже подергался по стенам, проехался по нагой фигуре и замер на расправляемом женщиной сером полотне.
– Ух, зверье, набросились на девочку, – посетовала «моржиха», словно ребенка, пеленая покойницу. – Бедняжка моя сероглазая…
«Сероглазая…» – отметил Даниил, и луч фонарика машинально переполз на лицо. Очи под длинными, как стрелы, ресницами были полуоткрыты, и были они действительно светло-серыми и безразличными, как у прекрасных утопленниц в романтических кинодрамах.
– Чтоб тебя!.. – резко начала женщина, но парень уже опомнился и вернул свет на место. Потому закончила она мягко: – …разорвало.
Жалость и какое-то странное робкое волнение, неведомое ему ранее, овладели крановщиком Сакулиным. «О, если бы я мог знать о тебе хоть что-нибудь, мое видение, – подумал молодой мусорщик, желая еще хоть разок невинным движением осветить черты покойницы, но страшась гнева суровой моржихи. – Может быть, ты стала бы моим ангелом-хранителем?»
Женщина тем временем умело обматывала завернутое в одеяло тело скотчем, чтобы было удобнее нести.
– Все. Бери, малохольный. Чего задумался?
2
Взволнованный человек – все равно
что оторвавшаяся от причала лодка.
Смена закончена. Молодой мечтатель-крановщик в своей каюте. Он висит перед слоеным стеклом иллюминатора, любуясь на свое прозрачное отражение в нем на фоне яркого голубого силуэта Земли. Но любуется он лишь глазами, мысли же его – далеко. Русалочье наваждение, поглотившее Даниила во время работы, до времени отпустило его, и он, свободно болтаясь в пустоте, еще более свободно витает теперь в пространстве философском.
… Быть первыми в освоении необъятного космоса русским предопределил Божественный промысел. Понятие «космос» всегда было метафизическим и мистическим. А в основе всякой метафизики, как и всякой мистики, лежит тоска по чему-то бóльшему. «Сны о чём-то большем», – пел когда-то гордый мистик ХХ века Борис Гребенщиков…