Крепко сидела у меня эта мечта. В деталях представлял. Какая машина, какой костюм. Да только никак не сбывалось. Дома ругань бесконечная, хоть не ходи совсем. Дети долбодятлы оба, как не родные. Впрочем, и такие мысли были. Марина в монашки не записывалась. Стерва.
Мать моя, когда мы с тобой развелись, радовалась. Говорила, что не стоишь ты меня. Маринка ей понравилась вначале. Твердила, чтобы покупали жилье, работали. Верила, что я стану кем-то большим, депутатом или воротилой. Думала, что ты простушка, а мне королева нужна. Когда умирала, сказала, что пожалела об этом. Просила простить, что разлучала нас. И перед тобой повиниться за нее. Сказала, что своей же глупой волей сломала мне жизнь. И так это и есть. С годами я понял, что не ты меня, а я тебя не стоил. Это ты была моим джек-потом, выигрышной ставкой. С тобой бы я всего добился. Потому что ты в меня верила. Это ты была моей королевой.
А когда встретились, вместо того, чтобы сказать все это, разозлился. И чем больше ты отмораживалась, тем больше разбирала эта злость. Хотелось сломать тебя, заставить просить, умолять о пощаде. А ты как вода, утекала из рук. То одно, то другое. С работой твоей глупо поступил. Прости, если сможешь. И квартира твоя не нужна мне была. Просто надавить было не на что, а про это только сказал, как ты испугалась. Понял, что нащупал слабое место. И прогну тебя, заставлю пустить к себе, а там глядишь и полюбишь заново. Как раньше. Я ведь когда в первый раз к тебе пришел, так и уходить не хотелось. Как будто наконец домой вернулся. Давно не было так хорошо нигде. Неприкаянный болтался по чужим домам. А тут родное все. И пахнет как в детстве. Только я уже не ребенок. И груз большой на душе. Сам себя таким сделал. Думал, слабых добивают. А сильные бьют сами. Вот и поплатился.
Вообще, за все прости, Майка. И знай, что я наказан по полной. И все это время был наказан. Надеюсь, что тебе отсыпано счастья за нас обоих.
Знаешь, никто не стал для меня ближе и лучше тебя. Баб перетрахал сотни, наверное. Маринку возвеличивал, королевой называл, да только деревней она была, ею и осталась. Баба базарная. А держался за нее, потому что она была последним, что у меня оставалось. Выгорела душа, пусто внутри. А теперь, когда все нутро огнем горит, ни жрать, ни пить не могу, все что осталось — только просить прощения. У тебя, у дочки. Я видел ее. Красавица она. Благо, в тебя.
Знаешь, еще что думаю? А вдруг дадут еще раз прожить все заново? Никто же не знает, что там за краем. А если, как в игре — начать снова, зная все косяки и ловушки? Может, и тебе тоже? Я б тебя подождал там, и в другой раз уже не совершил бы всего того, что… ты знаешь. Если встретимся там, не бойся, я тебя не обижу. Зацелую, как хотел. Да как дурак издевался. И ты меня не отпускай, ладно? Держи крепко, даже если гордость не позволяет. И тогда может в другой раз у нас обязательно все получится.
Прости меня, Майка. Майский мой цветочек. И будь счастлива.
И дочку поцелуй за меня. Скажи, что отец ее любит. Ну или не говори. Пусть живет спокойно.
И в церкви помолись за меня? Может, и правда, это поможет?
Страшно мне, Май. Не так хотел я уйти. В принципе, вообще уходить не хотел. Но тут непонятно, что лучше…
Прости еще раз».
Письмо лежало на столе, свет фонаря падал в окно, как желтая дорога.
Время будто остановилось. Было далеко за полночь, а я все сидела, смотрела в окно. Плакать уже не могла, устала.
Молиться не умела, поэтому своими словами просила.
— Господи! Ты меня поддержи сейчас. Дай сил прожить этот день, и завтра, и дальше. Дай сил не думать, не болеть, не держать. Отпустить дай, Господи. И сам прости, тебе легче, ты видел все в душах, в поступках, то, чего мы не видели. А конец, он у всех будет. Живым никто с этой планеты не выберется. Только не хочу нести этот мешок боли за плечами. Пусть немного поболит и пройдет. С каждым днем пусть заживает, забывается. И Сашке помоги там. Ты его сильно не наказывай, Господи. Он уже сам себя наказал. А сейчас пусть отдохнет. Ему уже не больно там, не страшно. Ему там хорошо. Вот и пусть отдохнет. А для меня ничего не меняется. Как был он далеко, так и осталось. Что написал — молодец. Но к лучшему ли для меня это, не знаю. Пока что больно, Господи. Как же больно.
Глава 37 А там еще немного, и Прованс
Машка, как всегда, все портит.
Только-только проснулись, начались привычные теперь уже нежности, самое любимое мое занятие, так тут как тут — звонок в дверь.
Чертыхаясь, я натянула халат и поплелась открывать.
Машка, кто же еще? К ее новой внешности я еще не успела привыкнуть, ультра-короткая стрижка сделала ее похожей на подростка, а со скинутыми после болезни килограммами она еще и обзавелась острыми скулами, как у Анджелины Джоли. Все это ей, несомненно шло. Такая француженка получилась, только берета не хватало.