Себастьян буквально ворвался в дом и тут же увидел Фила. Тот сидел на диване, уставившись в телевизор и тупо переключал каналы.
– Чего тебе?
Опомнившись, Себастьян смущенно пригладил волосы. Огляделся. Вонь шла от ковра. Кровавое пятно почернело и мухи роились в нем, как в коровьем трупе. Филиппа это, похоже, не беспокоило. Пол у дивана был завален коробками из-под пиццы, пластиковыми контейнерами и бутылками. Пиво, виски, шнапс, водка.
Утратив двух сразу любимых женщин, сын утешался, чем мог. Ни в чем себе не отказывал.
– Чего – мне? – переспросил Себастьян.
Молчание.
Граф решительно пересек гостиную, выключил телевизор. Отдернув тяжелую штору, сдвинул в сторону раздвижную дверь. Свежий воздух и остатки солнечного света, хлынули в гостиную. Дернувшись, Филипп закрылся руками, словно вампир.
– Что ты тут делаешь в таком виде? – еще раз, отчетливо, повторил отец.
– Ничего! – буркнул сын, моргая глазами.
Выглядел он паршиво. В трусах, в мятой майке, усеянной всевозможными пятнами; небритый, словно умерший изнутри.
– Ты выглядишь, как дерьмо, – сообщил Себастьян.
Ему хотелось бы сказать что-то нежное, но эта вонь, этот мерный мушиный гул… Они напомнили о другом, нелюбимом, но все равно сыне. Себастьян сам почти умер в те считанные мгновения, когда поверил, что Филипп убил себя.
Сердце лихорадочно пыталось затормозить. Все вспоминалась другая темная комната и мухи, мухи… Граф провел рукой по лицу, пытаясь отогнать видение. Другого, мертвого сына.
Раскрытые мутные глаза, приоткрытый рот.
Записка: «Папа, прости меня! Я не хочу занимать место твоего законного сына, однако позволь умереть, считая тебя отцом!»
И собственные, уже ненужные никому рыдания.
Рене и был законным! Слабым, болезненным, но его родным. Незаконным был тот, другой. Который жил себе дальше, пиликая на долбаной скрипочке. И Марита, сука лживая, притворялась, будто несет свой крест… а сама, в душе, его лишь винила.
Словно это он, первый, принес своего ублюдка в гнездо! Словно он воспитал их первенца слизняком.
Он ошибался, яйца у Рене были. Себастьян бы так не смог.
Фил медленно убрал от лица руку и посмотрел на отца.
– Что ты здесь делаешь? Твой новый Мустанг хочет дополнительных показаний?
– Здесь нужно убраться, – сказал Себастьян, ощущая неприятную дрожь в руках.
Сын огляделся вокруг. Пожал плечами.
– Валяй!
В другой раз, граф влепил бы ему затрещину, но сын и без того был разбит. И больно видеть его таким. Снова… Женщины разрушают все, к чему прикасаются. Дружбу, семьи, любовь. Пока ты просто трахаешь их, ты в безопасности, ты свободен. Но стоит влюбиться, или не дай бог, взять в жены, она убьет тебя без ножа.
Сперва эта женщина лишила Филиппа друга, теперь его маленькой, но большой любви.
– Не хочешь пойти побриться? Душ принять?
– А что случилось? Меня хоронят?
– Ты не в том состоянии, чтоб хамить.
– В том, – возразил Филипп. – Ты что-то слышал от Джесс?
– С чего мне слышать что-либо о твоей жене?
– С того, что лужа там на ковре – следы твоего ребенка.
Себастьян сдвинул рот в сторону. Он ожидал, что Филипп поднимется. Ударит его. Обругает, на крайний случай. Но Филипп ничего этого не сделал.
– По ходу я был единственным, кого она не хотела. Ральф, ты, Фредерик… Даже Маркус! Кто, ради бога, может захотеть Маркуса?
Твоя маман, Графиня Фригидия!..
– И ты решил взять реванш, оттрахав Ви посреди гостиной, – спросил он вслух.
Филипп пожал плечами. Если его и занимала Верена, то куда меньше, чем Джесс.
– Мы спали вместе уже давно. Она сама за мной бегала. С самого начала…
– Ответ не мальчика, а мужчины, – сухо сказал отец. – Надо было не прятаться на кухне от полицейских, а выйти и прямо им все сказать. Что это ты жертва. И что судить на самом деле, надо ее. Зря ты не вышел! Не надо прикрывать собой баб!
Он ожидал, что сын возмутится, скажет, что ни при чем и можно будет дать ему в морду. Как в прошлый раз, после семинарии. Но Филипп вдруг сжался, закрыл ладонью лицо и его плечи беззвучно дрогнули; задрожали мелко и часто.
– Я верил ей! – хрипло булькнул он. – Я был уверен, что хоть она любит! Но я был нужен ей лишь затем, чтоб нагадить Джесс!.. Видел бы ты, как они дрались! И что они при этом кричали… И Ральфа вспомнили, и Фреда… Даже тебя! Лишь на меня им плевать. Обеим.