– Тогда зачем ей вызвали психиатра?
– Вызвали? – Антон покосился на Стеллу с такой откровенной ненавистью, что Ральф даже удивился. – Она сказала, что ее прислал ты.
– Вот как? – Ральф снова посмотрел на притихшую, потерявшую гонор Стеллу и закусил губу.
– Я, – начала было она, но у Антона вдруг сдали нервы.
– Вы, – рыкнул он, вскинув указательный палец и повернулся к ней, – вообще не имели права вкалывать ей что-либо, не запросив ее медицинскую карту! А если бы у нее была аллергия?! Моя собака умерла от анафилактического шока!
Стелла отшатнулась к стене, и Ральф удержал мальчишку. Еще не хватало, чтобы его опять посадили. У Антона дурная привычка копить все в себе, а потом бить тех, кто облечен властью.
– Поди узнай, где она лежит, что ей вкололи и кто дежурный врач. Тетя? Поди с Антоном. Мы заберем ее. У нее нет шока, Антон. И аллергии у нее нет.
Убедившись, что ненужные свидетели удалились, Стелла скрестила на груди руки, с вызовом глядя ему в лицо. Свет падал неровно, или ему показалось, что так он падал?.. Стелла была похожа на жабу с распухшим носом.
– Поезжай домой, Стелла, – уронил Ральф и улыбнулся, обнажив зубы. – Купи вина… подмешай в него снотворного и утопись в ванне.
После чего развернулся и пошел прочь.
Обильно и беспощадно, как Пеннивайз.
Верена уже очнулась, но все равно лежала не шевелясь.
Он неотступно сидел у ее постели с тех пор, как привез домой и раздел под строгим присмотром тети.
Спящая, Верена казалась такой ранимой и беззащитной, что у Ральфа сжималось сердце. Ее макияж был смыт, кроме перманентного. В Гамбурге она вероятно делала это в салоне, самостоятельно вышло жутко. Она сама это понимала, бедняжка. Не потому ли накрасилась так обильно и беспощадно, как Пеннивайз.
Ральф помнил, раньше ее ресницы были серебряными и их тень словно подсвечивала светло-голубые глаза. Та девочка была неземной. Эта – почти вульгарной.
Так, по крайней мере, ему казалось.
Ральф подумал, не потому ли все в нем восстает против макияжа и атрибутики взрослой женщины, что он пытается удержать в ней девочку. Ту девочку, которой она когда-то была. Ту девочку, которую он делил с Филиппом, но не всерьез. Ту девочку, которая называла его «бойфьендом» и приглашала на чай.
– Верена, – позвал он тихо. – Я знаю, что ты не спишь.
Она открыла глаза и посмотрела на Ральфа.
– Я позвонила Маркусу, они компенсируют, – она задохнулась на миг, потом отвернулась, уткнувшись лицом в подушку. – Прости меня… За машину.
Его сердце дрогнуло. Верена с детства ненавидела слезы и никогда бы не пустила их в ход. Если она расплакалась, значит она не врет. Ральф сжал ее руку и наклонившись, прижался к запястью лбом.
– Это ты прости меня, – сказал он. – Что случилось? В школе? Она тебе что-то не то сказала?
Ви плотно сжала губы и посмотрела куда-то мимо него. Этот взгляд резанул его по живому. Так она смотрела в тот день, когда он застал ее в ванной. За попытками отмыть рюкзачок. Она поджала губы, перевела взгляд в окно.
Ральф подавил в груди беспомощную ярость.
Ему хотелось бы верить, что дело лишь в ее поведении. Верена в самом деле привыкла находиться в центре внимания, быть объектом лести и обожания членов своей семьи… Но дело не только в этом. Она другая и это чувствуют все.
Ральф сам учил ее драться. Давать отпор. Но что, если они перегруппируются и нападут вновь? Все вместе? Она слишком хрупкая. Сегодня ей просто повезло, но завтра? Что будет завтра?.. Жизнь не похожа на крутой боевик, где враги всегда нападают по одному. В жизни они наваливаются разом.
Что он мог сделать? Как он мог ей помочь? Стоило ей отбиться от своей стаи, ее травили. С самого детства. Толпой.
– Куры чуют, когда в их курятник пытается влезть лиса, – сказала тетя, когда они укладывали Верену в постель. – Это инстинкты, с этим ничего не поделаешь. Не надо ей ходить в эту школу. Давай, наймем ей преподавателей, Ральф?
Ральф посмотрел на девочку и сердце снова сжалось от боли. Длинные белые волосы спутались и стояли у лица дыбом, делая ее похожей на ведьму.
– То, что я назвала тебя сегодня ублюдком… Я не то имела в виду. Просто обозвала, ничего не вкладывая в это слово. Я забыла, как это задевает тебя.
– А тебя саму – нет?
Верена ковыряла лак на ногте большого пальца.
– Меня задевает то, что ты не хочешь меня. А девки больше не посмеют напасть в открытую.