Молодожены дрогнули и тот, что был помоложе, возмущенно сказал:
– Скрестить жеребцов друг с другом? Вы с ума сошли?! Это же нереально!
– Странно! – ответил граф. – Я собственными ушами слышал, как этот хрен сказал, что вы, ребята, станете папами.
…Ральф усмехнулся.
– …и это – далеко не самое худшее, что он устраивает, когда приходит на благотворительный вечер. И я не думаю, что он когда-то ходил в театр. Разве что во имя спасения Цезаря.
– Да, я что-то такое слышал.
– А то, что Филипп так и не смог вернуть его уважение?
– Тоже. Да.
– Цезарь теперь важнее Филиппа, – сказала я. – По крайней мере, для Себастьяна. То, что тебя посреди свадьбы Фила повели к Цезарю, это все равно что тебе вручили медаль.
– Странный вывод.
– Себастьян сам странный.
– Ну, если я и впрямь, от него, то ты не можешь винить меня в странностях…
– О, с женщинами он нормально себя ведет. Целует руки, говорит штампами, типа: «Где ж вы были, пока я не был женат?!» И пока они прикидывают, где были, Себастьян ведет их в опочивальню…
Ральф рассмеялся. Мне было несмешно. Ревность опять некстати и не к месту проснулась. Я даже Филиппа не ревновала к его «моделям». С чего мне ревновать Себастьяна к его «мустангам»?.. Еще и с Джессикой спал!
Упершись лбом в плечо Ральфа, я все еще пыталась это обмозговать, когда он положил ладонь мне на талию и еще крепче прижал к себе. Какое-то время мы молча сидели так, – не дыша, прислушиваясь к стуку сердец друг друга, потом Ральф то ли приказал, то ли попросил:
– Поцелуй меня.
Я поцеловала…
…Тетушка к тому времени, конечно, спала поэтому ничего не слышала.
Ни звенящей дрожи фаянсовых тарелок в столе, ни частого стука кроватной спинки о стену. Лишь, когда мы познали друг друга в библейском смысле и нежным шепотом завели посткоитальный дискус, тетя строго крикнула в коридор:
– Ральф! У тебя завтра утром месса!
Так-то, падре! Отпустите себе грехи и спать!
ЧАСТЬ 4.
I Верена
А утром он снова пошел служить…
Я ощущала себя порочно-взрослой и очень красивой. Такой, как Джесс. Сегодня, я и была Джесс. Сидела в самом первом ряду, в самом красивом из трех своих черных платьев. И мой мужчина, стоя перед общиной, читал ей проповедь. Я слушала, едва осмеливаясь дышать. Ярко-красный молитвенник с серебряным обрезом страниц, казалось, светился. Как фонарь над борделем.
– Он потрясающий, правда? – шепнула я, задыхаясь от восхищения.
Мне хотелось плакать.
– Виви, – сказала тетушка, сжав мою ладонь. – Не сейчас, не здесь…
И в первый раз, я поняла, что значило быть Джессикой. Это малышка-Ви имела право открыто любить своего красивого «дядю» и задыхаться от обожания. Малышка Ви всегда была в кого-то, да влюблена… У Джесс таких привилегий не было. Я стала взрослой, Ральф – запретным плодом. Верене предстояло захлопнуть рот и сидеть спокойно.
Я была не в том возрасте, чтобы впадать в религиозный экстаз.
– Сегодня мы обедаем здесь, в церкви, – шепнула тетя. – В конце месяца Ральф всегда дает обед за свой счет… Это у нас традиция. Твой… эм-м-м, дядя всегда говорил, что священник должен быть близок со своей паствой… М-м-м… я имею в виду, – она покраснела, – в платоническом смысле.
Я рассмеялась.
– Ах, боже мой! Я уж испугалась, меня отправляли домой без оргий!
Тетушка покраснела еще сильней. Машинально погладила жемчуг. Он имел над ней какую-то роковую власть. Я смутно догадывалась, что тетя нервничает из-за обеда. Боится, что кто-то что-то у меня спросит, а я отвечу что-то совсем не то.
А еще понимала, что ночью тетя все слышала и пылала ярче костров. Просто не смела сделать нам замечание. Из-за этого жемчуга?..
– Не нервничай, – шепнула я тете, притворившись, будто поправляю на ней колье, чтобы герб лежал аккуратно посередине. – Я будущая светская львица. Меня воспитывали в притворстве и лжи.
– Э-э, что? Я не понимаю!
Я улыбнулась: тетушка Ральфа никогда не умела врать.
– Твои секреты умрут со мной, прекрасная госпожа, – проскрипела я и сжала ее холодную, дрожащую руку. – Ты моя тетя со стороны Броммеров…
– Дальняя родственница Миркаллы, – чуть слышно выдохнула она.
– Которая скончалась от пневмонии, аминь!
Месса закончилась, люди стали вставать. Алтарный мальчик поставил на алтарь чашу с мелким круглым печеньем, которое заменяло гостии. Перед началом службы все желающие ложечкой клали одно печенье в чашу. В Штрассенберге священником был Карстен, один из сыновей дяди Ойгена, мой двоюродный брат. Он знал заранее сколько придет народу и раздавал настоящие облатки.