– Верена? – сказал вдруг Ральф.
– Да? – откликнулась я.
Прямо в телефонную трубку, которую я бездумно продолжала прижимать к уху.
– Принеси чаю, – ехидно попросил Ральф.
Зачем нужна геометрия.
Лежа в постели, тетя смотрит куда угодно, но не на нас. И очень громко молчит. Ральф поправился, как положено, проболев неделю. Хоть и слаб еще, но он встал и ходит. Тетя так просто не поправляется. Она лежит в кровати, гоняет меня, как горничную и все нудит, нудит.
– Что опять?
– Я проголодалась.
– Хочешь, я сварю тебе супу? – спрашиваю я. – Свежего?
– Ты моей смерти хочешь, правда?! – восклицает она. – Не хочу я твоего супу! Сколько можно твердить? Я хочу нормальной еды. Это вам не подходит нормальная человеческая еда. А мне, очень даже подходит. Но кому это интересно? Вы оба думаете исключительно о себе! Почему ты ни разу не приготовила для меня шницель?
– Я… я не умею, – говорю я, ощущая себя преступницей.
Филипп такого не ел…
– Ты просто не хочешь! Если бы шницель захотел Ральф, ты научилась бы!.. О, за что вы оба так мучаете меня?!
Тетя расплакалась, укрывшись с головой одеялом. И не отвечала ни на какие вопросы. Только раз и заговорила, когда Ральф хотел заказать ей шницель из какого-нибудь гастхауза.
– Ни в коем случае не из «Вайнинга»! – сварливо проворчала она из-под одеяла. – Из «Адлера».
– Но это аж в…
Тетя расплакалась еще громче.
Выругавшись латынью, Ральф ушел искать номер «Адлера». Невзирая на то, что за тем шницелем нужно было ехать минут пятнадцать, а он едва сам оправился.
Пока я забирала коробки с заказом, – деливери в маленьких деревнях нет, – Ральф напоролся на прихожанку. Неудивительно, это ведь любимый гастхауз тети. С чего бы остальным здесь не заседать? Я вышла как раз в тот миг, когда фрау Мюллер, мать Антона, заметила порше Ральфа и постучалась в окно.
– Добрый день, падре! Как вы себя чувствуете?
– Вашими молитвами, – смиренно ответил Ральф, неохотно приоткрыв окно.
Фрау Мюллер была еще молода. Для тетки из церковного комитета. Красива. Но возраст уже подбирался к ней. Ставил метины у краешка глаз, оставлял отеки на подбородке. Хотя, в глубине души, я подозревала, что отеки оставил не возраст, а привычка баловаться наливками на заседаниях церковного комитета.
Она была старше, чем Ральф и я немного приревновала, вспомнив то его, полубредовое откровение по поводу взрослых женщин. Потом я подумала, что фрау Мюллер вряд ли согласится на «ласки» брючным ремнем под носом у муженька-адвоката. И успокоилась.
– Как здоровье Агаты? – спросила фрау Мюллер, катая гласные и еще больше выпятила грудь.
– Ей лучше, – заверил Ральф. – Она уже отказалась есть здоровую пищу.
Фрау Мюллер расхохоталась. В воздухе висело, что Ральф обязан добавить: «Зайдите как-нибудь, ее навестить!», но Антон оббежал машину и распахнул мне дверцу. Ему было явно стыдно за мать и неудобно перед сенсеем.
Я медлила. Он мне всегда нравился, но со времен расставания, он сильно вырос, возмужал и окреп… Подбородок и скулы, уже по-взрослому жесткие. И он так вкусно, одуряюще пах, что я на миг забыла о Ральфе и его матери.
– Ты такой красивый, ты знаешь?
Антон всем телом дрогнул и покраснел. Его тонкие красивые ушки вспыхнули, как фонари над борделем.
– Как твои успехи в школе, Верена? – переключилась мать.
Родители отличников очень любят рассказывать об успехах своих детей. Неважно, кому. И еще больше, расспрашивать об успехах тех, кто никак не может ими похвастаться. Я снова бросила взгляд на Антона.
– Я все еще знаю, как до нее добраться, – сказала я.
– Я слышала, у тебя проблемы с учебой.
– У меня проблемы с геометричкой.
– Антон очень здорово разбирается в геометрии, – продолжила фрау Мюллер. – Он мог бы тебе помочь. По старой памяти… Ему будет совсем не трудно.
Я призадумалась. Это был дар небес.
– Прекрати, мама, – буркнул Антон. – Зачем ей, вообще, нужна геометрия? Она богата. Даже если Верена начнет заниматься по двадцать пять часов в день, училка ее все равно завалит…
Мама не прекратила.
– Кодлевски – жуткая женщина, я не спорю. Но если бы Верена лучше знала ее предмет, она не смогла бы к тебе придраться. Что скажете, Ральф?
Ральф зыркнул на Антона, потом спросил меня:
– А что у вас, собственно, не так?
– Все так.
– Неправда, Верена! Если бы она так поступила с моей Региной, я бы это так не спустила! Когда Агата поправится…