— Нуу, так себе, — произнёс ядовито, — На троечку!
— Ч-что? — она подняла на него негодующий взгляд. Теперь совсем по-иному ощущая своё унижение.
Негодяй «отслюнявил» ей пару купюр и бросил поверх рюкзака.
— Вот тебе! За обнажёнку, — пояснил он, и, сделав финальное «па», развернулся спиной.
— Стой! — закричала она ему вслед. Но теперь, получив желаемое, он стремительно двигался прочь. И уже через пару мгновений исчез за мыском.
Простояв в немом оцепенении ещё с минуту, Таня бросилась к вещам. Сидя на корточках, и уже не стесняясь плакать, она собирала в рюкзак свой поруганный скарб. Книга, блокнот и салфетки. Старый, никому не сгодившийся телефон, косметичка и пустой кошелёк.
Банкноты, лежавшие неподалёку, теперь казались ей грязными. Ловкий ветер подхватывал их, относя всё ближе и ближе к воде. Пересилив себя, она встала, и, догнав их, сложила в карман рюкзака. Это всё, что осталось от заветной суммы! От несбыточных планов. От желания быть хоть чем-то полезной своей несчастной семье.
Теперь, наплевав на свою наготу, Таня села на голые камни, опустила уставшую голову на руки, и зарыдала. Не столько деньги, и даже не то унижение, через которое этот ублюдок заставил её пройти. А что-то большее, гораздо большее тревожило душу! Ведь теперь этот пляж, когда-то родной, потаённый, был изгажен, измазан позором. И даже море, певшее в унисон её мыслям, теперь плескалось иначе. Безалаберно и невпопад…
Сколько времени она просидела вот так, жалея себя, ненавидя и снова жалея. Солнце степенно тонуло в мерцающей глади. Предвещая конец беспокойного дня. Таня оделась, взвалила на плечи рюкзак и в скорбном молчании двинулась вверх по отвесному склону. Она была настолько уверена в том, что и велосипед, её старенький транспорт, стал добычей врага, что вид его, прислонённого к пню, вызвал бурю эмоций. Таня вскрикнула, уронила рюкзак и чуть не плача, принялась ощупывать алюминиевый корпус. Всё оказалось на месте! Вероятно, что вор не заметил его? А иначе бы непременно угнал.
Вытерев слёзы и оседлав своего уцелевшего «жеребца», Таня ехала прочь по извилистой тропке. Петляя между деревьев, глядя только вперёд. Убеждая себя из последних сил в том, что всё не так уж и плохо.
Глава 3
Улица становилась все у́же и у́же. Пока не превратилась в переулок. Дома здесь примыкали друг к другу под углом. Предприимчивые хозяйки натянули верёвки между балконами. И было неясно, чьи рейтузы болтаются у тебя над головой. Этот район был для Тани чужим! Тот дом, где прошло её детство, принадлежал посторонним людям. Мать продала его, не спросив! Якобы он стал ветшать, а на самом же деле, чтобы нанять адвокатов. В то время отчим как раз был под следствием.
«Туда бы ему и дорога», — думала Таня, взбегая по лестнице вверх. Старые стены подъезда, точно стенгазета, иллюстрировали уровень самосознания местных жильцов. Здесь можно было узнать последние новости. О том, что скоро «пиздец будет всем». Разжиться номерком «Светки шалавы», что, по словам очевидцев, неплохо сосёт. А также лицезреть современную живопись, всё больше с уклоном в примитивизм. Таня и сама не раз мелькала на этой «доске почёта», с лёгкой руки матершинника Митьки, отвергнутого ею недавно. Он так расстроился, что написал её номер с пометкой «беру и даю». И Тане до сих пор поступали звонки с вопросами: «за сколько?».
О том, что дома скандал, она узнала с порога. Дверь кухни лишь слегка приглушала голоса.
— С меня хватит! — кричала мать. — Я уезжаю на север!
Она всё время грозилась ему этим севером. Как будто бы там, у самого полюса живут какие-то кровные родственники, которые с радостью примут их. Но Таня догадывалась, что никого там нет. Вероятно, об этом догадывался и отчим. Он всегда говорил ей:
— Катись!
И мать затихала, теряя решимость.
В этот раз он тоже выкрикнул нечто подобное. А потом — звон посуды, испуганный вскрик… Таня вихрем влетела на кухню! Отчим с налитым кровью лицом нависал над столом. Мать уменьшилась вдвое, пытаясь уйти от удара. Жертв не было! Только останки разбитой тарелки разлетелись по комнате.
При виде её отчим опустил руку, но выражение злобы с лица не исчезло. Наоборот, усилилось! Белёсые брови сходились на переносице, рот изогнулся. Возможно, когда-то в юности, он был красив. И отголоски прежней мужской красоты смягчали то первобытное уродство, что сквозило в глазах.
— Чё уставилась? — прохрипел он сквозь зубы. И, выходя, оттолкнул от двери.