Потом она так и не смогла толком вспомнить, что подавали на ужин. Кажется, это была белая рыба под итальянским соусом, потом устрицы… Во всяком случае, вкуса блюд она не ощущала, Видимо, она выпила еще пару бокалов шампанского — в ведерке со льдом незаметно появилась вторая бутылка… Или это была уже третья?
Борясь с головокружением, Памела ничего не видела, кроме лица Палмера. До ослепительных ли дам и их обнаженных белых плеч было ей теперь? Сейчас на всем свете существовали только они двое.
Как же он красив, Боже Праведный! И совсем не похож на Шона, который тоже был необыкновенно хорош, но совсем в ином роде… Полно, да кто такой этот Шон? Разве он когда-либо был в ее жизни? И вообще, что такое жизнь, если не сон? Кажется, так говорила Мириам…
Вот Палмер наконец соблаговолил улыбнуться, и лицо Памелы в ответ просияло так, что в зале словно сделалось светлее.
— В жизни не видел более прелестной улыбки, — серьезно сказал он. — В самый ответственный момент конкурса непременно улыбнешься.
— Постараюсь, — кивнула Памела. — Вспомню этот вечер, тебя и…
Вместо ответа Палмер взял ее руку и медленно поднес к губам, не отрывая взгляда от чувственного женского рта. Когда он прильнул к нежной коже запястья, Памела невольно раскрыла губы, словно для поцелуя, и тотчас покраснела до корней волос…
Да он просто Казанова, черт подери! Не тебе, девочка, и не с твоим мизерным опытом в делах любви играть с таким в кошки-мышки! Ты ведь уже знаешь, чем это кончится, правда? Ты уже таешь от тайного жара, сжигающего тебя изнутри, а по спине у тебя то и дело пробегает сладостная дрожь… Но тем не менее если ты чего и боишься, милая, то лишь того, что он, проводив тебя до двери номера, чмокнет в щечку и уйдет…
Однако, взглянув в глаза Палмеру, Памела поняла: не уйдет. Щеки у нее пылали, перед глазами все расплывалось — все, кроме его лица…
Что будет потом? А не все ли равно? Ты совершеннолетняя, самостоятельная, замуж не собираешься — уж тем более за Боба Палмера. Чего тебе терять, кроме очередной одинокой ночи, полной томления и жара неутоленного желания? Хоть раз отпусти себя на свободу, дурочка! Хотя бы раз проснись утром без мучительного ощущения тяжести во всем теле, без ноющей боли в груди, ставшей уже привычной…
Видимо, чувства, обуревающие Памелу, ясней ясного были написаны на ее лице, потому что Палмер, слегка стиснув ее пальцы, едва слышно, но властно произнес одно-единственное слово:
— Идем.
Словно сомнамбула она поднялась и взяла его под руку, ни секунды не сомневалась, что все до единой женщины, холеные и изысканные, все без исключения мужчины, лощеные и подтянутые, глядя им вслед, знают, куда они идут. И ей было на это наплевать.
Когда Палмер открыл перед нею дверцу такси, Памела буквально рухнула на заднее сиденье. Хотя в машине царил полумрак, она ясно видела глаза Палмера, и последние сомнения покинули ее. Нет, он не удивится, не оттолкнет ее, если она сейчас…
Палмер явно выжидал. Или чего-то опасался? Или…
Какое-то мгновение после того, когда тонкие руки обвились вокруг его шеи, он оставался недвижим, затем стиснул ее в объятиях так, что Памела едва не задохнулась. Жадно прильнув губами к ее рту, он глухо застонал, а Памеле показалось, что еще миг — и она лишится чувств. Последняя отчетливая мысль была о том, что стекло, отделявшее их от водителя, поднято…
Его руки, казалось, были везде. Сколько их было? Две? Не может быть… Но сколько бы их ни было, все они оказались необыкновенно искусны и одновременно нежны. От их касаний груди Памелы налились, и она выгнулась навстречу волшебным прикосновениям. Из уст вырвался хрипловатый стон, ладонь сама собой скользнула под рубашку Палмера и прильнула к горячей мускулистой груди, которая была так близко, что…
Каким бы коротким ни было ее платье, оно отчаянно мешало, но сейчас с этим приходилось мириться. Когда губы Палмера приникли к ее ключице, а пальцы легли на грудь с напрягшимся соском, у Памелы словно помутился рассудок и она впилась ногтями в его шею, легонько вскрикивая и постанывая. Какая-то часть рассудка, еще не поддавшаяся безумию, твердила, что все это уже было с нею, было совсем недавно…
Но, крепко зажмурившись, Памела приказала себе ни о чем не думать. Ее тело содрогнулось, охваченное огнем, в глазах потемнело, когда Палмер зажал ей рот поцелуем, больше похожим на укус. Руки его тотчас сделались грубыми, словно у насильника, дыхание — хриплым… Почуяв неладное, она широко раскрыла глаза, но поцелуй стал уже другим — необыкновенно ласковым, дразнящим, от которого Памела вновь ощутила сладкую дрожь где-то глубоко внутри…