Прижала Беляна ладошку полупрозрачную к груди, где у живых сердце бьётся и ощутила там пустоту, холодом веющую. Хотела Беляна поплакать, говорят слёзы облегчение приносят, а не смогла. И тогда подняла полуночница голову и закричала криком страшным и прокляла всю Навь и себя саму. Тишина была ей ответом, не удостоила Навь ни обидой, ни наказанием.
Всю ночь бродила Беляна по своим владениям, царапала грудь свою длинными когтями — да заживало на ней быстро, вырывала клочьями волосы белые — да ещё длиннее отрастали, металась, металась пока заря-заряница не забрезжила.
Пришла зорюшка ясная, взглянула на землю, глаза сонные протёрла и провела черту — день от ночи отделила. На меже той и встретились полуночница и полуденница, две сестры, два духа навьих. У одной волосы, что лунный свет льются — белы и гладки, у другой — тёмные космы спутались, до пят висят. Одна с глазами серыми, как сумерки вечерние, а другая — чёрноглазка, как туча грозовая в жаркий полдень.
— Опять ты, Беляна, тосковала? Недалече так и беду накликать.
— Не могу я так, Даринушка. Тошно мне, не жизнь это. Лучше б умерла я, а как не знаю.
— Нет для нас жизни, Белянушка, и смерти нет. А за слова такие, смотри, Навь тебя накажет, хуже смерти покажется.
Развернулись сёстры и отправились восвояси, по делам своим — полуночница ночью заведовала, а полуденница днём правила. А на заре вечерней вновь свиделись, серпом жатным обменялись, символом власти своей. И так день за днём и год за годом, пока не взмолилась Беляна.
— Дай ты мне, сестрица, белый свет посмотреть, солнышко поприветствовать. Позволь на денёк с тобою местами поменяться. Людей хоть увижу, как они живут да бытуют, детки как играют. А то творится токмо жуткое под покровом ночи, окромя утех любовных. Да устала я уже те утехи подсматривать. Есть же что-то в мире большом, что нежностью да заботой зовётся.
Задумалась Дарина. Страшно ей порядок заведённый нарушить, да сестру жалко — зачахнет совсем. Да и согласилась — шагнула на ночную сторону, уступила сестре.
Радостно закружилась, завертелась Беляна, побежала навстречу рассвету и сгинула, не вернулась ни вечером, ни на следующий день. Искала её Дарина, по всему миру летала, но только серп оплавленный посреди пепелища нашла да пёрышко рыжее. Схватила она это пёрышко, а то в огонёк перекинулось и обожгло бы руки человеку, но полуденница — не человек. Погорело-погорело перо волшебное, да погасло, обычным сделалось.
Долго ли коротко, ходила Дарина по земле, бродила. Одна-одинёшенька она осталась — и ночь и день в её власти. За всем присмотри, крестьян пожури, а кого и с собой забери. Жестока она стала без сестры, так серп жатный и мелькал, жизни обрывал. Боялись люди, молились усердно, да не долетали слова их до сердца Дарины — неведома жалость была для духа бестелесного.
Не выходи в поле в полдень под паляще солнышко, не гуляй в лесу заполночь под луной, запирай двери после заката, а то явится чёрная, страшная с полумесяцем в руке сверкающим и не будет спасенья. А кто дух злобный встречал, да избежал доли незавидной, те сказывали, что висит у ней на груди то ли пёрышко рыжее, то ли огонь ярый. Да такой, что смотреть неможно.
И однажды ночью пришла Дарина в избу охотника на плач детей его беспокойных. Серпом махнула, через порог шагнула и застыла, забыла зачем пришла. Смотрела всё — висели на стене шкурки, а средь них пучок из перьев рыжих, точь-в-точь, как сама носила.
Показалась тогда полуденница во всей красе своей — пальцами костлявыми ухватила охотника за шею и в глаза уставилась. Не трону, говорит, тебя и детей твоих, ежели скажешь откуда добыл ты чудо чудное. А тот и рад был помочь, уже и не чаял как спастись.
И сказывал охотник, что за лугами да за холмами стоит высокая гора, в горе той пещера. Заходишь внутрь, а там темень, хоть глаза выколи. А потом приглядишься, светится уголок один. А там проход ещё вглубь, валуном мшистым заваленный. Подвинуть ежели камень тот, то увидишь чертоги красоты невиданной, а в них пламя подземное, ярче солнца. Одним глазком на него охотник взглянул и чуть не ослеп, еле-еле выбрался. Только и успел горсть перьев цапнуть, что на краю лежали. Уж потом и рассмотрел, что перья эти светились да искрились.
Выполнила Дарина обещание своё — не тронула охотниками с дитячками. Строго им наказала заветы предков исполнять, до полуночи двери запирать. А сама отправилась к высокой горе.
Там, где охотник седмицу шёл — она за шаг одолела. Там, где диких зверей отгонял — они сами ей кланялись да дорогу показывали. Там, где брод три дня искал — она над водой проскользнула. Так и добралась к следующей ночи.