Мы остановились не так давно в миле от Ветки Перко, деревушки лесников на западном склоне Моковик. Увидев объявления с наградами в сумке солдата, мы решили, что мне в город нельзя было, и Яно оставил меня в относительном удобстве гнезда из кустов и пошел купить припасы на последние монеты. Я провела час в плаще мертвого солдата, пока лошадь, которую мы забрали у него, щипала траву неподалеку.
Шелест веток заглушил стук дождя и пение птиц, и я открыла глаза и увидела Яно, ведущего еще лошадь среди папоротников, они были мокрыми от пути среди веток, с которых стекала вода. Он опустил мешок и сел рядом со мной.
— Ты в порядке? — спросил он.
Я кивнула.
— Ты?
Он все еще был растерян о того, что я смогла говорить, хотя я редкие слова могла произнести четко.
— Да, я в порядке. Добыл припасы в магазине.
Он вытащил несколько баночек печенья, твердого и безвкусного, которое хранилось десятки лет, а потом достал кое-что еще — небольшую плитку восемь на восемь дюймов.
— Это лучшее, что я смог найти, — сказал он. — Это не продавалось, но я увидел ее за коробкой для монет и попросил продать, — он вручил ее мне вместе с мешком кусочков мела.
Я взяла это, меня мутило. Он ждал, наверное, думая, что я что-то напишу, но я не стала. Я не хотела. Я эгоистично ненавидела это. Я направила весь гнев на это одним пылающим лучом. Табличка и мел — теперь это было моим голосом.
Я опустила табличку и мешок мела, похлопала его по колену, выражая благодарность, и потянулась к банке с печеньем.
— Я думал, — сказал он. — Об объявлениях с наградой, и кем могут быть наши подозреваемые. Очевидный вариант — Кимела Новарни.
И ко мне приходила эта мысль. Она получила бы больше всего выгоды в политическом и профессиональном плане, выгнав меня с места ашоки. Кимела Новарни пришла за деньги рисовых плантаций острова Кетори, и кроме желания моего места, она могла хотеть сохранить рабство. Она рассматривалась на роль ашоки, когда прибыла я. И то, что я — громкая и неизвестная, прибывшая практически с улицы — была назначена вместо нее из старинной и знаменитой семьи, подняло много шума два года назад.
И шум еще не улегся.
— Как по мне, она скорее всего стоит за всем этим, — продолжил Яно. — Шантаж был сосредоточен на ее назначении. И только кто-то с пониманием нюансов придворной политики, как она, мог устроить все это.
Я поджала губы, мне было не по себе из-за очевидности мотивов Кимелы, и я не знала, почему чувствовала такое. Я поняла, что придется использовать табличку. Я подавленно вытащила кусочек мела и стала писать. Я показала слова Яно.
КАК КИМЕЛА ОСТАВЛЯЛА ПИСЬМА?
— Ты про мою комнату? Не знаю. Наверное, кому-то платила. Хотя, — с неохотой признал он, — слуги клялись, что не видели никаких писем. Я допросил всех от служанки, чистящей камин до главы слуг, Фалы. Но Кимела могла кому-то платить, — он увидел мой взгляд. — Нет?
Я постучала мелом, собираясь с мыслями, думая об объявлениях с наградой и печатью королевы Исме. Кимела могла повлиять на королеву, чтобы она поставила печать — ашоки умело владели словами, и они знали многое о дворе. Но подкуп не должен был использоваться. И проблема была не в этике — это влияло на то, как воспринималось послание ашоки. Если разнесется слух, что придворный рассказчик получает информацию, покупая ее, или влияет на людей через их карманы, ее репутация из социального стратега превратится в неловкую сплетницу, и будет сложно вернуться после такого падения. Несколько ашоки в истории пали до этого статуса, их умные слова и скрытые намеки затмил факт, что они покупали тайны и популярность.
Но можно было возразить, что, когда на меня напали, Кимела еще не была ашоки, она могла опуститься до грязных методов, чтобы получить место. Но, если так, она вела опасную игру. Если ее раскроют — если разнесется слух, что она шантажировала и покупала, чтобы получить место, а не была выбрана за ее таланты — это сломает всю ее карьеру.
Я подозревала, что слова «Ашоки так не делают» не выразили бы мои мысли. Яно все еще ждал моего ответа, и я пожала плечами и написала:
ВРЯД ЛИ ЭТО КИМЕЛА. НО НИКОГО ВЫЧЕРКИВАТЬ НЕЛЬЗЯ.
— Точно, — согласился он. — Нельзя. А кто за этим стоит, по-твоему?