Я смотрел, раскрыв рот. Она заметила мое лицо и перестала жевать. Тишина на миг повисла вокруг нас, я пытался понять, что видел, как дочь королевы Моны Аластейр, принцесса озера Люмен, оторвала голову кузнечику и съела его сырым. Неподалеку зашумел сверчок.
— О… — сказала она, жуя экзоскелет. Она проглотила, ее щеки были румяными. — Огонь, думаю… многие из твоего народа просчитают это ниже их.
— Возможно, но не я, — я потянулся к ближайшему кузнечику. — Дай попробовать.
Ее взгляд стал рассеянным.
— Веран… в такие моменты я не могу поверить, что я — та, кем ты меня считаешь.
Я не знал, почему, учитывая ее родителей, но в такие моменты я был уверен больше всего в том, что она была той, кем мы ее считали. Что-то необъяснимое собралось в моей груди.
— Хорошо, что мы сможем убедиться в этом, ведь мы не умрем, — сказал я. — Покажи, как ты отрываешь голову.
Уже не так воодушевленно, она указала, где сжимать насекомое и разрывать. Я выдавил внутренности на траву, бросил насекомое в рот. Это было ужасно, оно не хрустящим и с дымком, как жареные на рынке.
Но я проглотил и вытер рот.
— Лучше собрать больше, пока они не согрелись и не стали прыгать, да?
Она кивнула и повернулась к равнине. Мы немного прошли, замирая, чтобы выжать банданы во рты и собрать кузнечиков.
— Знаешь, — сказала она через какое-то время. — Моя жизнь была куда проще, пока ты не появился.
Я сплюнул колючую лапку.
— Да, принцесса, моя тоже.
11
Тамзин
Мне нравился дом Соэ, потому что там было тихо.
Это была не тишина от стеклянного пузыря замка Толукум, тут тишина была открытой, дышащей. Секвойи возвышались над треугольным домом и маленькими пристройками, и я ощущала себя как жучок, ползающий у ног существ, которые не замечали меня. Ветер дышал среди их ветвей, было легко слышать его издалека, ведь все вокруг дома Соэ было тихим, приглушенным. Ее индейки бегали туда-сюда, клевали то, что оставалось от орехов после прессов. Двор был устелен медной хвоей, а на крыше было так много мха и папоротников, что она сливалась с лесом. У северо-западного угла крыши росло деревце, тонкие ветки тянулись к свету, порой проникающему среди секвой.
Я старалась навещать Соэ как можно чаще за три года с тех пор, как мы делили комнату, но обычно мы болтали, играли музыку. Когда я прибыла к ней в первый раз, я подарила ей красивую новую дульцимеру, с узорами из опала, в благодарность за старый инструмент, который она дала мне, когда мы расстались — я играла на нем перед родителями Яно, чтобы получить титул ашоки. Эта дульцимера все еще была у нее, замотанная во фланель в кедровом сундуке. Я утром гладила ее пальцами, задевала струны. Но не играла на них, ведь я была тут одна.
Соэ и Яно не сразу согласились на это, и только после того, как Соэ показала мне, как попасть в ее скрытый подвал, где она хранила вина и масла. Дверь была такой же зеленой, как земля в лесу, и ее не заметил бы чужак, но подвал был темной дырой, и там было сложно стоять, а мне не хотелось попадать в места, откуда я не могла выбраться. И все же я послушалась Соэ, попросившей проверить, хватит ли мне там места, которое она освободила. Я попыталась улыбнуться Яно, когда он добавил пару вещей внутрь — одеяло, флягу и коробку орехового печенья. Но я представила, как сижу или лежу под кожей земли, слушаю, как люди крадутся снаружи, ищут меня, и подавила дрожь. Я не хотела сидеть в той дыре.
И потому нужно было вести себя тихо — не играть музыку, не напевать, почти не двигаться. Приближающиеся копыта заглушила бы зелень на земле леса, и одного путника было тяжело заметить. Даже мул и телега, на которых Соэ уехала с Яно рядом с ней (он каждые шесть секунд оглядывался с тревогой), пропали в глубокой тишине леса. Но это было к лучшему — так Яно сможет следить за дорогой в поселок, пока Соэ собирала ягоды и орехи, которые ей нужны были для пресса. Она была на рынке две недели назад, и мы застали ее, когда ее запасы были скудными.
Она жила просто, с тремя нарядами, и я была в одном из них, рабочем пласте, которое сидело бы на мне впритык несколько недель назад, но теперь висело, как мешок. Яно пришлось переодеться в наряд для путешествия, с этим, новой бородой и собранными в косу волосами, убранными под кепку, я надеялась, что его не узнают как лицо на медных монетах, если кто-то пройдет мимо. Я потянулась к следующему масляному ореховому печенью, хотела вернуть хоть немного своих изгибов, пока изучала пергамент, лежащий на моих коленях.