Я вскочил.
- Хватит!.. Сколько?
- Вы недокончены! - поднял бровь патриарх, стоя с бритвой.
Я полетел вон, чтоб, забыв о милиции и о прочих опасностях, мчаться. Я, бионт, вновь исчез, став отлаженный автомат в работе. Всовывал в турникеты карты проезда, прыгал средь людскости, низбегал эскалатором, проходил по платформе, жался в вагоне, выскочил на Цветном - и вспомнилось: 'Суета тщеты'... Фраза множилась, точно я не дослушал... Стало быть, Бог, поняв, что - спасусь, что Ему не сманить меня ни в НИИ, ни ещё куда, бьёт меня изнутри? Я злился; мозг мой выслушивал: 'Бог не скажет, как старый Лазарь, хоть он цирюльник. Не надрывайтесь. Если усилия - то не ваше, нет! Я знал мальчиков - вроде так себе. А один стал князёк в Москве. Оттого что удачлив. Есть неудачники... Что, моё вам ничто? Не верите? Кто такой старый Лазарь? Вспомните, сударь, выборы: ведь фигуры какие! с нами век и при нас всегда! голиафы таланта, марсы решимости! завсегдатаи СМИ!.. Ну, и кто стал избранником? А никто, кто и сам признал, что не ждал, не гадал, не чаял. Он был счастливчик. Дело в фортуне. Есть она или нет для вас? Если есть, то вам дастся. Как? Постучится в дверь...' Я пытался не слушать хренову заумь.
Вот и 'Цветной'... Здесь маетно, из московских углов этот мной избегаем; здесь мне угроза; в сумерки или в дождь здесь дурно, я озираюсь и напрягаю взгляд. Здесь 'Труба' Гиляровского, дух болотной низины, нынче засыпанной (ту 'Трубу' читай 'Трупная'). Здесь жил сброд, избегаемый светом, в хазах с притонами. Всё порочное волоклось сюда затаиться в подвалах, где отъедалось, чтоб ночью выйти снова на промыслы. Убиенных здесь погребали в топь. Под асфальтом здесь трупы. Здесь сток Москвы от семи холмов; с взлобий грязь катит вниз, сюда. Центр рядом - а здесь строения низки, сумрачны... Пульс мой трясся; но я с 'петровского', слева, берега дошагал-таки, не задавленный, не зарезанный, до средины бульвара и, ощутив внизу, под газонами, злое, порскнул к дороге с тухлыми кровяными раскопками, на 'рождественский' берег. Всё, я у цели. И не задержан; рядом ждёт Шмыгов. Я шёл на Трубную, отдалённую от дна склоном в виде кварталов. Там я и рухнул вдруг в помрачении, но не в край с нужным Шмыговым, а в ландшафты Садового с моей сумкой в дюжине метров. Я вмиг пополз к ней. Вдруг подле брáтины, до которой был шаг, - ботинки. Я посмотрел вверх, с брючин и курток, грязных и ношеных, вплоть до лиц, напомаженно-ярких. Две полудевочки, лет шестнадцати. Я услышал:
- Ладишь дастать её? - Малоросский акцент, в нос. - А, дядько, шо там? Може, бутиль?
Хихикнули. Я увидел толкнувший сумку ботинок, плохо почищенный, а над ним рвань колготок. Вот оно! - пронеслось во мне. Я сказал хрипло:
- Дайте-ка!
- Дýрный лох який! Шо це...
И сумка сдвинулась.
- Эй, вы! - Я подымался.
Девки отпрыгнули вместе с брáтиной. - Гарна штука... Ты пропывать бёг? Ни, дядько! Ходь к титке трезьвий!
Вот оно! Что 'оно' - я не выяснил, потому что боялся и не хотел.
- Пыть худо!
Девки пошли прочь.
Я тронул следом, шатко и нервно. Вот оно!! Бог плевал на мою онтологию и не думал менять меня. Просто отнял. Так пёс глотает мясо на леске, что после тянут вон для забавы... Нет, не конец ещё! Это - Трубная, и всё станется там, внизу, ведь они прут по улице, после - вправо и к цирку, да и к метро затем, чтоб проехать до Центра и поразмыслить, что делать с краденым. Они крýгом, то бишь по Трубной, - я же дворами, я по прямой пойду... Но вдруг девки умны и - в Центр пешочком? Мне не догнать их. Вдруг и действительно 'вот оно'?!
Это 'вот оно' подавив, я дворами стёк к эксгумированным РСУ внизу смрадным гнилостным почвам и скромно стал к ларьку, чтоб просматривать от большой буквы 'М' все ракурсы к устью Трубной...
Есть! Дуры топали - лишь бы прочь от меня вверху (где лежал я, считали) не на Рождественку, чтоб и вправду прочь, а к метро ко мне! Весь в грязи от валяния на асфальте и взбудораженный, я купил в ларьке курева, чтоб стоять и покуривать. Если кто углядит пляску мин моих, объяснит это дымом... Сердце подпрыгнуло... То есть вот оно?! Как бы я не достоин, а вот те девки и жлоб в 'ниссане', значит, достойны? Мало им деликатности и уступок в надежде, что перестанут теснить меня? Мало им моей бедности? Я, терпя извне, и внутри должен клясть себя и винить в неудачах: а, дескать, сам слабак: удалён из НИИ - не гений, беден - не умный, страждет по сыну - что ж не рискнул всем? И, в результате, гений - Б. Б.? А умный - тот жлоб в 'ниссане'?! То есть не чмо, как я, нынче сына имел бы, а не двух девок, что, коли фарт пойдёт, уже к вечеру за балдёж в злачном месте брáтину сбагрят?
'Вот оно'?! Мне - нельзя, а им - можно? Мне - у параши и совестя себя; им, безгрешнейшим, - мир сей?! Богу так надобно?.. Я, стравив дым, всмотрелся.
Шли озираясь, пошлые дуры...
Мне - ту, что с сумкой... Срок настал! Светофоры жгут красный. Ждущие морщатся от шумов и от запахов землекопных работ вблизи. Девки зыркают в тыл, где Трубная выливалась вниз и откуда, считают, я мог спешить к ним. Строй из кварталов между двух улиц, - там, где сейчас они и где шлялись на Трубной десять минут назад, - был для них беспроходным... Вот оно?! Что сказал брадобрей: коль ваше - то, мол, само придёт? Как у этих двух девок: походя взяли - и сразу в дамках?.. Ишь, норовят к метро, вознося свою прыткость! Нужная слева... Тихо приблизившись, я схватил её; девка пискнула. Я играл, что мы дочь с отцом. Люди двинулись на зелёный, вслед - дружка девки в сильном испуге. Эта ж дала мне в пах, но недейственно; я высок её маху, всё обошлось.
- Тварь!!!
- Въихала, - я услышал притворное.
- В ми... в милицию? Или здесь прибить? - заикался я. От неё пахло рыбою.
Она глянула, как змея. - Мы бежынцы! Зы Чечни мы... Мамку убылы! Жыть нема, деньхи прóсымо...
Но я ткнул её: - Лжёшь, тварь!
- Ой, дядько, лху я! Мы з Халкой з Глухова! От ты ж, дядько, заумный!
Мне она без нужды уже, я забрал мою брáтину. А стоял я с ней, потому что весь трясся. И заикался, точно отец мой, если волнуется.
- При... прибью тебя! Ты неместная, и не будут искать тварь! Сдохнешь!
- Ни! - она ныла, корча рот на болезненно полном лице в прыщах. - Отпустыл бы, а?.. Дядько, добрий! Я тибе дам, как хошь.
- Что?
- То самое... Шо, не умный? - Лбом она ткнулась в мой бок игриво. - Ынтеллыхенцыя?
Я возжаждал убить её. - Дрянь! Паскудница! Носишь крест, смотрю?!
Девка вмиг расстегнула рубашку, чтобы я видел. - Мы православные!
- В Бога веруешь? - распалялся я, помня, чтó сделал Бог со мной.
- Верую.
Я был в ярости. Почему? Не она виной бедствиям. Отчего ж не Б. Б. убивать готов либо тех, на экране, из суетнувшихся, кто сменили былых, чтоб царствовать, и нас всех облапошили, но тупую воровку? А потому что, постигнул я, не мелка она, но напротив, первейшее, кардинальное зло, что в роду её возрастало и воплотилось в ней: гидра выползла из зловонных чресл Трубной в пакостном облике и когтями держала меж розовых сучьих выменей крест.
- Кто Бог твой?
С наглыми и пустыми глазами, тварь звонко выпела: - Бох Исус! За людин страдал! Наш Христосик-Бох!
Я не выдержал и рванул её, так что чуть не упала. - Что можешь знать о Нём!
- Добрий быв, всех любыл и то нам велел, - скоро, звонко твердила. - Дядько, мне больно!
- Крест носить... - Не успел я продолжить, как она встряла:
- Бачь! Я по образу и подобию. Бачь, хавно!
Поражённый догадкой, что, как Иаков, бьюсь с Самим Богом, я, оттолкнув её, прянул к Трубной в важном открытии, что слова (смыслы, догмы, рацеи) губят. То есть где следует быть в реальности - я тону в словах, позабывши реальность. Вот я к Б. Б. свернул как Квашнин самоцельный - вышел контуженный. Ну, а сам Б. Б. как он был Б. Б. - так остался им, уделив мне чувств столько, сколько б истратил, скажем, чихнувши. С девкой - что б сделал он? Взяв своё, отпустил бы. Я же, болтая с ней, замотал себя в сеть семантики (хотя мог, если слаб в ногах, постоять с ней внушительно) и дошёл до того, что в шалаве высмотрел Бога, Кой на болотах, крытых асфальтом, нынче 'Цветной б.', взялся, мол, чтоб спасти меня от моих святотатственных, дескать, дел... Смотрите-ка: Бога высмотрел! Вышло, что и всегда со мной: влип в слова и давай страдать... не с того, что нагнал-таки гадину, но что вдруг различил в ней 'образ с подобием', значит руку на Бога вздел!.. Во мне крепла пря с внутренним: неспроста-де препятствия, что-то мне-де внушается, вплоть до Богоявления. А на деле - бурда одна. Мнить, что Бог меня учит, пошло, нелепо. Я верю в прежнее: захоти Бог добра всем, даст без затей... Ишь, выдала, что я руку на Бога... Как мне устроиться в сём миру, если, прежде чем девка та родилась, она знала 'кидать' нас, 'ынтеллыхенцыю'?!