Шмыгов шёл ко мне от раскрашенных стёкол бара - от 'Bishop's finger''а, где мы сиживали когда-то. Бликали линзы с куньего личика, ноги дёргали джинсы и тяжесть свитера - всё гламурное, эксклюзивное. Он постукивал по часам.
- You're late, sir! Very и very late! В общем, я отобедал, в том чысле выпыл, - стал он коверкать речь и потряхивать папкой. - Здесь документы; скинем на твой счёт, как мы решили. Ты мне поможешь, не представЛЯЕШЬ!.. Но всё потом... Вещь в сумке?.. А, dear, - он двинул папкой, - если б мы с этим в первую очередь, с документами, и затем только с вещью, лично у вас, Квашнин, без забот и сравнительно скоро образовалась бы баксоу тысяча!..
Я был против. Мы взяли к лавке, где он всех знал-де, любящий редкости. Шмыгов вырос в старинности, - чей бренд, всё-таки, не сравнится с квашнинским; Шмыговы, врал он, выбились через 'личное, сэр, дворянство при Павле Первом'; выпивши, он продлял себя до английского пэрства, - и в антикварных салонах редкости говорили с ним не о скрытом в них духе, но об эмоциях чаепития на фарфоре денди или красавицы, у какой 'бесподобная роковая судьба, сэр!'. (Следует с детства быть рядом с вещью, чтобы понять её. Живший в скудости, заменяемой новой массовой утварью и штампованной модою, я вещей не ценил и не знал их, как их знал Шмыгов. Брáтина говорила мне, а всё прочее - нет, молчало, в смысле про чувства: про теплокровность, страстность, семейственность... запах, локон, в конце концов, некой особи, жившей с вещью годá).
- Посмотрим? - Он задержался.
- Ты её видел. - И я откинул с брáтины тряпки.
Он наклонился. - Видел лет пять назад... - Выпрямляясь, он снял очки. - Годы Софьи-царевны?
- Тёмный, Василий. Был такой. Век пятнадцатый... - Я взглянул вокруг. Сеть проулков и улочек почковалась от Сретенки и смыкалась фасадами под глобальным ремонтом. Целый квартал крыт сетками.
Шмыгов фыркал. - Этак не может быть! Ты уж очень, сэр, в глубь сермяжную, иже с ним и в посконную... Шмыгов волка съел, и он знает, чтó этим пиплам из креативного класса, кто здесь поселятся, нужно, кроме хай-тека: киски, венерки, мрамор и бронза, да чтоб без пáтины, айвазовские и брюлловы в брэндовых рамках, люстры и ложки как бы из золота и тяжёлая, бла-ародная мебель: чиппендэйл, бидермейер, ар деку и барокко... Славная, впрочем, вижу, поделка. (Слышалось, что подделка). Крышки нет, но вдруг сим окрылит кого: дескать, сшиб вихрь истории... Резюмирую: если это, - он тронул сумку, - злато и сéребро, двадцать тыщ своих долларов ты получишь.
- Может, и больше. Может, и триста.
Он похехекал. - Если бы стоило, Шмыгов видел бы. Как бы нам не в инфаркт от грёз... Ах-те, к дьяволу, ТРИста тысяч! Знаете, чтó они из себя? Не спутали вы их с русскими тремястами-с? Шмыгов к вам вмиг бы был, если б стоило столько! - Он сиял в хохмах, поданных вместе с взглядами из-под линз. - Вообще, серебро ли? Ну, а как олово? Тот же самый нейзильбер? Ножичком, для анализа, - гнул он, - можно-с?
- Я верю предкам, - тихо изрек я.
И вдруг иссякнул. Пыл мой угас в момент. Ибо я их сдавал, всех предков, дедов и прадедов, души их (и свою тоже душу), их разумение, каковое ни есть, их чувства, скопленный опыт, русскую сущность - всё сдавал за библейское: '...крупный скот, и ослы, и рабы со рабыни, и лошаки, и сикли'. Я пёр к маммоне.
- Верю им, - повторил я и не хотел идти, но признался: - Феликс, мне знак был, что - зря стараюсь, что - не получится. Поздно... Бог мне препятствовал в виде девки. Я задержал Его и убить хотел... Что, Великий Четверг, нет? Я так запутался, слепну разумом...
Он взглянул из-за линз, оскалясь.
- Зло с добром? Романтизм? Вьюнош с чистым мышлением, как ты был сорок лет назад? Эйфория Хрущёва? Строй коммунизм бегом с освоением Марса?.. ШТАМП на вас! На Георгии Маркине тоже!!! - Он разъярился. - Деньги швыряет... Глупый Калигульчик - Бах ему... Ненормальные! У вас нимб над всем! Вместо русского хлева - Китеж над озером! Робот стукнул по клавишам - гений. Чайник в наследство - в нём вся история. Шлюха пискнула - Богоматерь... Мы повзрослеем? Мы с тобой одного поколения, я хотел бы помочь тебе!.. Маркин? Он из еврейства. Он заработает, у них мозг такой, с трендом к прибылям. Всем в российской бодяге дан, вроде, равный старт. Результат? - поднял он свой ухоженный палец. - Самые, всероссийского уровня, на слуху кто, вновь авраамы иудычи. ОлиГАРХИ! Ну, так и что они? Что воздвиг иудейский гений? - Шмыгов азартно выставил кукиш. - Fuck воздвиг! Маркин твой разве с перцев сгрёб свои лямы? Прямо уж! У нас фиг - а у Маркина всё?.. Треклятые! Они гнусь даже сбацают, коль на гнусь есть потребность. Взять корифеи... Вот Пастернак писал, заявилась особа в ношеных туфлях: мне перевод бы; как, прелюбезнейший Пастернак Леонидович? Нет, мадам, вот когда б от издательств, то есть чтоб деньги... И посмеялся, что нищебродная обещала их. А та - Юдина! Пастернак с реверансами: ох, не знал! что угодно? я всё-всё-всё для вас! То бишь он, небожитель прок за версту зрел. Тиснул 'Живаго' где-то на Западе, там был спрос обосрать Союз, - и стал нобилем. Спрос на тех, кто утратил перцепцию форм и цвета? - вот вам Малевич. Кубик Малевича - изумительно! А Эйнштейн, ясно, - гений! А Обрамович - бог бизнеса! Что еврей ни сварганит - цимус... - Шмыгов протёр очки. - У них есть идефикс, сэр. Именно: то, чего не могло не быть, то и есть вокруг, и оно свято чтимо, ибо реальность. Что же всем нужно? Хлеба и зрелищ. Вот в чём реальность, в ней и твори дела, покоряй её. Как? Твори хлеб и зрелища... Не от духа, знай, иудеи, а от реальности; она Бог их. Всякая вещь в миру, посему, как бы порция Бога. Быть святым - значит вещи захапать и умножать их. Править реальностью - править Богом. Мы же иначе: мы в эмпиреях, а не в реальности. В заморочках мы, при понятиях!.. Я, что, умный, если толкую? Нет, я в европах был; я сбежал туда, когда Маркин в России здесь наживался. Ибо идея есть, что весь свет из европ к нам. И я рванул туда, идиотина... Вон идейщину! Всё в материи! Полюби её и не ставь симулякры вместо реальности. У жида учись! Если брáтина стоит - мы, сэр, сдадим её. Авраам продал предков вместе с их верой, чтоб стать богатым. Думаешь, перед бегством из Ура, чтоб искать Бога, как он наврал нам, парень не знал богов? Знал, естественно! Но - знал тех богов, что его презирали. Он хотел личного! Он хотел свои алчбы выделать в Бога; личную сущность выделать в Бога. Будем и мы так. Наши потребы сделаем богом! Я помогу тебе. Шмыгов пьёт пускай и этически сложен, но благодарным умеет быть. Мы с тобой ведь друзья, сэр?.. - Он двинул к лавке.
Шмыгов, Хвалыня, Марка и Верочка, и та дрянь девка-'глýховка' - все в меня лезли смыслами, как в ущелье без эха, что не ответит... Да, не ответит вообще вот-вот... Ну, и ладно... Я помолчу... Исихия, акт молчания ради нечто. Сим победиши!.. 'Ясно давным-давно, все слова суть гавно', я вспомнил.
В 'Лавке антик' (антикварный салон, магаз). Свет высвечивал натуральный-де хаос как бы без полок и без витрин. По столикам, возвышениям, драпированным бархатом, на полу были древности: аркебузы и глевии, сундучки и диванчики, поставцы и гигантские вазы, бронзы, фарфоры, чуть ли не танские, плюс комплекты посуды. Был набор филимонова, гжели, жóстова, хохломы и федоскина. Допотопный рундук из дуба полнили чаши, кубки, корчаги, блюда, ендóвы, все позолочены. Дорогие же редкости (табакерка из золота, костяная поделка лебедя в шаре и ковш мочиков) прятались, как изделия ювелирные (ложки, вилки, подсвечники, бижутерия), под стеклом. Всюду люстры - как сталактиты - висли до пола. На гобеленах - разные герцоги, паруса, шлейфы, пиршества, променады и зáмки. Тут и там книги в кожаных фраках, каменный идол, майя-тольтекский. Был салон эклектичен, в лад вкусам каждого. Покупайте эстетику, украшайтесь!.. Вышли охранник, девушки, менеджер. Шмыгов бросил мне, что всё сделает. Мы прошли в кабинет, где был сейф, стулья, стол, шкафчик с разными книжками и особенный инструмент, плюс ноут. Менеджер сел за стол. И сидящий был он высок. (И молод: в белой рубашке с галстуком мальчик). Хрустнувши пальцами, он сцепил их; россыпь веснушек, рассредоточенный беглый взор, курносость, бледные щёки, бледные губы.