- Я решил вскоре вновь в Чечню, - он сказал. - Грозный пал, дальше горы. Взять их пусть трудно, но... В общем, там я найду отца, или выкуплю. Мне проценты - на выкуп. Я напрягусь для вас!
- В Грозном были московские?
- Я из роты южан.
- Черт, хватит вам!.. - Вскрикнув, Шмыгов умолк, поняв: не досуж мой спрос.
- Пленным казнь?
Кнорре-Пáсынков хрустнул длинными пальцами.
- А дойдут до Шароя? - вёл я нелепо. - В этот раз?
- Вы что, жили там?
- Нет, я так.
Шмыгов встрял: - Сын, любезнейший, у фактотума пал в Чечне. Да, судьба... - он вздохнул. - Всё, вещь нам!
- Вы извините, - и Кнорре-Пáсынков подал мне документы. - Пару минут - отснять.
- Для чего? - Шмыгов злился.
- Право на съёмку, это в контракте. Для покупателя. Я не вещи ношу ведь. Фото.
Он вынес снимки: брáтина под юпитером на малиновом бархате и на чёрном; дивна, величественна, горда, как царь. Инкрустировать, сделать крышку - ставь хоть в Алмазный фонд. Шмыгов вытер лоб. Он потел.
- Dear, в банк, - бормотал он.
Пáсынков-Кнорре нам говорил, отпирая дверь: - Притворитесь, типа не в тему и недовольны. Я скажу, было олово с серебром, дрянь, шýшваль, и вы скандалили... Держим в тайне. Ок? Вы ведь шанс мой; батю мне выкупить... Что сказать хочу? У вас ценности. Спрячьте в банк; затаитесь. Также ваш друг пускай. (Шмыгов хмыкнул). И - заключение, что я дал вам, письма и копии вам заверить бы. Там нотариус... у метро он. Ну, для свидетельства, что владелец - Квашнин, вы... Я позвоню вам.
- Мне! - бросил Шмыгов.
- Да. Извините. - Юноша глянул сверху на Шмыгова. - Да, конечно же... А ещё, извините, все мы не вечные. Завещание, что - куда вашу братину и её документы, кто ваш наследник. Не поскупитесь. Это для вас же. Ну, мы на связи. - Он распахнул дверь.
- Гляньте-ка! - начал Шмыгов для зала. - Он мне: подделка?! Лавочка, не салон... Нет ценности?! Дилетанты! Завтра же выставим на Тверской!!
Мы вышли, он прекратил играть.
- Чуть не сдох... Душно... Ишь, неуч-неуч, а ведь не прост! 'Нотариус'... - Шмыгов хмыкнул. - Так и пойдём к метро... У него там свои все. Он, поверь, телефонит: будут к вам челы... Нет, мы себе в уме! троглодитов иМЕли! Шмыгов, чёрт, пожил, даже собаку съел... Кой чёрт съел?! - отмахнулся он. - Вру... Идём, сэр! - Он потянул меня мимо шумных, спрятанных под стройсетками, зданий к Сретенке; а в такси глазел на ползущие близ машины. - В банк сперва. Как наш вьюнош ждал. Дескать, мы её в сейф кладём. Вдруг пасёт нас? Стойте-ка! - Тормознув такси, он купил апельсины. - Сумочка с фруктами-с. Обмануть его.
- Он обычный, - вёл я. - Малокультурен, но и не зол: держался, хоть ты язвил его.
- Dear! - Шмыгов хехекнул. - Я прежде злился, что он невежда, но после рад был. Я ведь фиглярил, большею частью, чтобы раскрыть его. Мне всегда везёт, пусть не сразу, но - в результате. Феликс Счастливый!.. Бледен ты... - Он тряхнул меня за рукав над сумкой. - Знаешь, что было бы, угоди мы к матёрому, кто учтив бы был, образован, жуть компетентен, кто бы просёк: ослы пришли. Он бы спрашивал про твою родословную, он бы сетовал на судьбу, дивясь, что ваш род сохранил вещь. Он голосил бы, что просто перл, не вещь, вообще жить умели, что, как бальзам, ему; серебро высшей пробы! скань шедевральная! И ты сам бы подсказывал про Амвросия или письма. Он бы поохал, и нам чайкý дал, и согласился бы, что вещь стояща, но сыграл бы, что - мрак в стране, нету спроса; их таких, спел бы, множество: третьеводни-де принесли от Волконских; да и сапфирчиков тю-тю с крышечкой, и за всё про всё... - Шмыгов взял сигарету и, раскурив её, чиркнул ногтем по сумке, где была брáтина, - тысяч пять всего. Ну, и что бы ты? Вновь о древности, о пятнадцатом веке? Ведь про двенадцатый ты и сам не знал. А он слушал бы, и надбавил нам, предоставь ему письма, парочку тысяч; он, уверял бы, нас понимает, но ведь народ каков! И сломал бы нас, - тем сломал, что и видь подвох, но от столькой галантности, - Шмыгов хекнул, - и при отчаянной конъюнктуре, им сочинённой, мы бы поверили!
Покатили проулком, тесным и ломким... Выбилась церковь; некогда я бывал в ней в те эпохальности, когда вдруг задержать могли и поставить на вид, что 'у вас в НИИ кавардак с атеизмами!'.. Паперть в людях; близится чин... Великого Четверга иль Пятницы?! Но какой бы день ни был - близко смерть Бога... Я, весь мой долгий век, отдалялся от масс с крестами и с могендóвидом, ловких хапать и каяться. Я не делал ни этого, ни того, промежник. Но, как час пробил, я выбрал сикль-таки, уступив инстинктивно - прав Кнорре-Пáсынков - сребролюбию. Сын мне был только собственность, вещь, предметность. Я его, как Аврам, заклал - ради ценностей, что Авраму и нам, двуногим, дадены главными: сикли, скот и рабы... Я, в общем, Жизнь сдал за Библию. Будь сын мал, неизвестно, что бы я сделал, ну, а большой - с идеями, оторвавшийся как бы... Я его продал.
Вот оно! - вдруг открылось мне. Да ведь смыслы калечат жизнь, рвут в куски. Они гибельны! Как я раньше не понял-то? Да не Бог ли и ввёл их 'словом', кое вперёд всего? Как там: 'Слово и было Бог, от Него пошло, без Него бы не шло ничто'... Впрочем, незачем. Мой 'Титаник' отплыл уже от того, что не выбрано, - от бессловной природности, - к Божьим 'сиклям, скоту и рабам' (см. Библию)... Что, Христос про любовь? Да, вроде бы. Только Бог ли Он? И, будь Бог, - Он вед