- Нет, не сплю. - Я следил в потолке свет уличных фонарей; и вспомнилось, что подаренный им букет скрыл вербы яркой цветистостью. - В кругосветку отправься, - бросил я. - Для экстрима.
- Нет, это прошлое...
Его 'ауди' взвыла, но мы не сдвинулись, мысля кошек, и вой действительно стих.
- Экстримом я сыт по горло, - вёл он. - Вся моя жизнь экстрим... Закурю, позволь... Как я первые деньги добыл? - Он, приподнявшись, взял сигареты, и спичка вспыхнула. - Карбамид впёр китайцам. Сделка опасная... Ты Хрипанова помнишь? Борьку? с нами учился? После военным стал и командовал пропускным границы. Дал мне Хрипанов взвод с лейтенантиком... Слушай, чтó там, до Яхве... - Алое выписало зигзаги. - Сделка хоть честная, но притом лейтенантику сказ быть бдительным и чуть что - пли их всех. А он молод, двадцать три годика... Бизнес сделали. Денег - сумки. В радостях выпили. Расплатился я. Сплю в каптёрке, и ночью чувствую, что кадык жжёт. Но изловчился - и уложил врага. Лейтенантик. С Борькой представили, что его в тайге урки... Деньги стащить хотел... Вспоминается вроде первой любви, прости. То есть я - или он. Я, видишь ли, уцелел, чтоб жить, по кругам ходить... - Он умолк, но спросил вдруг: - Ты заболел? Серьёзным?
- Марка, боюсь узнать.
Он курил, объявив потом: - У меня одно дело. Ты не поможешь?
VII
И он заснул вдруг.
Мне - мозг препятствовал. Вздор накатывал, рассыпался, но, собираясь, пёрся в анализ, в тягостный дискурс. Это Москва толклась с массой горестей, плюс и Квасовка. Предстояло работать, также к врачам идти и искать сыну школу... но, прежде, в паспорте заменив 'с' на 'ш', КваШниным стать. Что в нас в нехватке, что вымираем? Следует думать - качеств безнравственных, что доказывало бы... многое. Я нуждался не в выводах, а в среде без дум, где не может быть мук моих, раз нет мыслей о муках... А победителей ведь не судят: дескать, победы это дар Бога. Может, Адам ел с древа познания зла-добра по указке, - вроде как дар ему, - о чём просто умолчано? Лейтенантик, возможно, был Божий Промысел? А убийца лежит здесь, верный традиции 'зуб за зуб', или 'jus talionis'. Я бы вот маялся. А он - спит... Ну, и пусть спит. Мне факт без разницы. Ну, убил и убил; он ведь друг мой. Вдруг он не спал до сих, а с ума сходил и теперь лишь спит, исповедавшись? И коньяк его, может, - с горя?.. Вдуматься - вый-дет, что убийц больше, чем это кажется. Шмыгов, давший мне деньги, вдруг тоже кровь пускал? Сам я с пакостным непрестанным сном, что 'семи с половиною лет убил'-де? Сон во мне часто, сплю и вдруг вижу, что-де 'семи с половиною лет убил'; встаю в поту...
Злой инстинкт - мертвить - рыщет в нас, приучая к возможному... к директивному в человечестве! Не инстинкт, кстати, это - а это умысел жизнь не чтить. Убиение, дескать, истинно, нам внушает сей умысел; душам, дескать, ничто, если плоть убить; души вечные! Тут почтение вдруг к душе как к высшему - парадокс, упростивший смерть; плоть не значит, мол, коль в душе вся суть. От Адама, кто начал смерть первородным грехом, мы в Каине укрепили тренд и должны, как он, убивать, чтоб быть. Ибо мы в руце Господа, но и в самокоррекции, когда нас губит равный нам, находя оправдание в незаконченности, недоделанности, полу- (стало быть) фабрикатности нашей. В терминах это: 'вы-блядок', 'недо-делок', прочие 'недо-'. Наш Достоевский когда ещё: 'недоделанные', знал, 'пробные существа к насмешке'. Мы разделяемся на благих и злых, а конкретней: очень благих (и злых) и не очень благих (злых). Каждый миг мы в развитии. В каждый данный миг, заключаем, есть лишь один в лад Богу, самый продвинутый. От него и потомства, с ним и контачит Бог, ему манна и слава и честь Израиля. К миллиардам других 'недо-' нет интереса; варятся без догляда, ибо суть шлак. Поэтому не затем ли мы, 'недо-', взвинчены в тёрках с Богом и громоздим свой мир Ему в пику?.. В общем, пока Бог с избранным, с самым первым из развитых, апгрейдованных, ваньки варятся и не ведают, что они - не нужны. Истории отведён люд Бóгов, то есть Израиль, что б он ни делал.
Тут-то и трюк с Христом. Снизошёл-де Бог к ванькам, им обещал фавор, если будут с усердием жизнь в слова сводить, ибо Бог это Слово-де, а жизнь так, несуразица. Для чего ванькам надо молиться и грезить Словом где-нибудь в пýстыни, умерщвляя жизнь. Бог, лелея 'народ святой' (иудея-израиля) и ему вменив землю, прочим даст после. Есть 'народ избранный' - и весь прочий брак, что с Христом... Я плод Ветхой и Новой Книг, обращающих в муку, и, чтобы вырваться, нужно выбрать: либо я иудей (незваный), либо юродивый... Только, может быть, ничегошеньки нет? Пространственно-временная иллюзия? Нам показывают, а мы видим-де?.. Чушь! Мура! Мне бы думать, как заработать, - вот куда мысль слать... Ан, слать и некуда. Ничего нет. Есть лишь пространственно-временная иллюзия. Нам показывают, мы видим - вот трюк. Мы не в реальности, мы во лжи болтологии; и давно уже, с первородных грехов... Евангелье есть попытка отвлечь нас или убрать совсем - в пустословие. Холя избранных, Бог отверженным, нам, даст после, - там, в послежизни, мол. Бог внушает не лезть в историю, коя - избранным. Нам - синóпсисы (своды фактов): греческий, вавилонский, коммунистический... А что факты? Это суть прах один, хоть какой бери либо выдумай... И Христос, кстати, Сам признал, что пришёл ради избранных (Мф. 15, 24). Не про нас опять. Он в соблазн нам был, чтоб за Ним брели к мóрокам. Дескать, вам - как Израилю: ему Ветхий Завет - вам Новый. Только Евангелье опирать на преамбулу, где Израиль - 'род избранных'.
Друг мой спит, убив. Мой грех хуже, если я бодрствую... (Про 'отцовскую' он 'любовь' сказал, мальчик в Квасовке под ракитой?)... Дура Россия! Как обманулась! Вверилась, что сокровища в небе, что, дескать, честь-хвала нищей духом быть, кроткой, плачущей - вплоть до савана, кой начало блаженства. Запад иначе: там не пойдут с Христом, не устроив земного. Мы вымираем. Нам смертоносно мерить жизнь Библией; лишь в пустыню шагаем мы с ней. Смерть в Библии! иссякаем! Надо - в до-Бибельность, там ответ и жизнь в истине! Но вот как туда?..
Быстро утрело.
- Закурю? - молвил Марка, проснувшись, и, лёжа, вновь дымил.
- Ишь, история... - начал я. - Карамзин считал, что 'священная' и что 'зеркало бытия', 'скрижали'... даже 'завет'. Как думаешь?
Гость чесал переносицу ногтем. - Он мнил 'Историю гэ Российского' гидом русских, ваш Карамзин.
- А я б хотел, чтоб она стала Библией, - вёл я, - русских.
Марка, встав, потянулся. - Мыслишь 'Историю гэ Российского' образцовой? Не увлекайся. Это гимн власти, и ничто более. Всяк беги из такой страны. Не встречал ли ты, в свете этого, что в России от мысли до мысли тысячи вёрст? Нет рацио, нет анализа; чтят лубки, пошлый пафос, ширь растекания от Чукотки до Бреста... - взвизгнул он молнией дорогих своих брюк. - Россия... Мрак, сила, дыба, царство поверий, хроники деспотов и невежд... 'Скрижали'... Римский Калигула , что с конём в сенат, - мальчик рядом с Петром. И, помнится, Соловьёв писал, что страшился русской истории. Всюду гнёт: в философской Германии и в парламентской Англии, в той же Франции, говорливой, задиристой, - но там дискурсы, свет и тьма; у нас мрак, леность мысли и предрассудки вместе с холопством... - Он включил бритву. - Библия есть уже...
- Книга избранных?
- Да, Квас, избранных. Но читать может каждый.
- С пользою? - потянул я пуловер, грубый, с прорехою. - Дескать, вам как Израилю, но запомнить факт, что он - 'избранный', тот Израиль, ну, а вы 'недо-'?.. Здесь и споткнулась дура Россия. Слишком примкнула. Вверилась, что сокровища в небе, мол, и что надобно - нищим духом быть, кротким, плачущим вплоть до савана, кой начало блаженства. Запад иначе: там не пойдут с Христом, не устроив земного, - я повторился.
Он стоял с бритвой.
- Что я сказать хочу? То, что Библия не про нас, - развил я. - В ней специфичное иудейство; мы с нею вымрем. Всё, Марка, прочь её. Всё, была и проехали, как марксизм. Всё. Хватит.